Парнишка в полном ступоре с минуту нас разглядывает, затем разворачивается на черных от въевшейся земли пятках и молчком чешет в деревню.
Блин, напугали мальца видом своим непотребным, он теперь бог весть что про нас подумать может. Психику бы не надорвал. Хотя современного ребенка трудно чем-то напугать до мозгового расстройства, он ужастиков всяких пересмотрел больше, чем книжек прочитал. Городские дети, по крайней мере стопудово такие, не знаю насчет деревенских. Да и этот может не местный совсем, а к бабушке на каникулы приехал.
Вступаем под тень лип, медленным шагом ползем по главной деревенской улице. И тут нас поджидает культурный шок. Со стороны деревенька казалась вполне себе обычной, старой, русской, каких тысячи, но вблизи оказалось, что слово «старая» к нашему случаю подходит едва ли. Видел я деревни, сам в деревне родился и рос, но такого убожества лицезреть еще не доводилось. Найденную нами на берегу землянку я отнес к частным случаям, мало ли какие тараканы в голове у построившего ее хозяина, да, видно, тут по всей деревне у всех нехилые закидоны. Ни одного нормального дома! Сплошь полуземлянки и врытые в грунт сараи древней постройки. Не старой, не ветхой, а именно древней, чтоб в наше время так строили еще поискать надо. Крыши, где соломой крытые, где дерном каким-то обложены, оконца крохотные, трубы печные не торчат. Заборов почитай, что нет, они везде низкие, перешагнуть можно, но курица не убежит.
Ан нет, соврал я, вот домик достойный, в саду яблоневом прячется. Прямо в середине деревушки. Калиброванного, светлого бревна, с выкрашенной красным тесовой крышей, оконца все те же махонькие, зато ажно шесть штук на широком фронтоне, какой-то особой резьбы по дереву не наблюдается.
Во дворах, что мы прошли ни души. Кроме того пацаненка мы вообще никого не видели. Квохчут по сараям куры, шумят невидимые коровы, где-то ржанул коник. Человеческое присутствие ощущается, но не очевидно.
— Пойдем, стукнем, — на крутой дом показываю. — Уж тут-то должен быть телефон, поди, не на краю света живем.
Приблизились. Надел обширный, соток тридцать, не меньше. Несколько сараюшек, колодец. Полуземляной этаж у дома все же есть, подвальное хранилище для урожая, наверное, на второй ведет крытое крыльцо с правого сбоку. На дворе опять же никого не видать, будто вымерли все, даже собаки с кошками.
Скрипнула под Мишиной ногой первая ступенька крыльца. Дверь тотчас отворилась и на площадку вышла пухлая лицом тетка лет пятидесяти, в выбеленной холщовой рубахе и такой же непонятной юбке до пят. Уставилась на нас, глазами хлопает в непонятках абсолютных.
— Добрый день, мадам, — вежливо так говорит Миша, с нотками извинения в голосе. — Нам бы телефон, домой позвонить, чтобы забрали, туристы мы, от своих, знаете ли отстали, пока купались, одежду нашу кто-то спер.
Тетка шары наружу выкатила, охнула коротенько, обмякла и бряк с крыльца безвольным холодцом в обморок прямо здоровяку моему в руки.
Я машинально дерюгу свою на бедрах проверил — вдруг сползла, не за просто же так баба без чувств свалилась…
Сзади слышится быстрый топот. Я не успеваю обернуться, в затылке черной вспышкой рвется бомба, и в следующий миг сознание упархивает из моей головы как бабочка из сачка незадачливого натуралиста.
Глава вторая
Сколько времени прошло не знаю. Башка трещит, будто с бодуна. Полумрак. Лежу в каком-то сарае на соломенной подстилке, бочина затекла спасу нет. Ноги связаны, руки за спиной тоже чем-тозавязаны. Нормальный ход…
Изловчившись и немного покряхтев, сажусь. Прислоняюсь к бревенчатой стене. Затылок на прикосновение отзывается резкой болью. В кровь разбили суки. Интересно чем: битой или железкой какой? Найду — покалечу.
Сидя я совсем оклемался. Голова болит, но уже не так сильно, наибольшее неудобство и боль причиняют стянутые на крестце руки. Чувствую себя пленным партизаном утром перед казнью. Буйная фантазия с готовностью подсовывает картину прихода за мной двух тугомордых эсэсовцев в гимнастерках с закатанными рукавами. Гнусно ухмыляясь и матерясь на немецком, они выпинывают меня на свет Божий в последнюю прогулку до эшафота.
Усилием воли избавляюсь от навязчивого видения. Знать бы кто за мной придет на самом деле… Что кто-то в итоге явится сомнений никаких. Связали и бросили тут не для того, чтоб помер, коли хотели убить, давно б убили. Хуже, если угодил я в волосатые по самые уши лапы дядюшки Анзора, этот выродок прежде чем прикончить, пытать будет, возможно, лично…
Чтоб занять время начинаю осматриваться. Солома, на которую меня бросили, оказалась свежепостеленной, со слоем прелых опилок под ней. Весь сарай поделен перегородками на несколько частей, свет и свежий воздух проникают через два не застекленных окошка толщиной в бревно и длиной в полметра. Конюшня, должно быть, да и пахнет тут соответствующе. В дальнем углу кто-то мне невидимый все время шумно вздыхает и встряхивается, переступает ногами. Лошаденка или жеребчик. Припомнилось детство. В ту пору лошадей в деревнях уже почти не было, но в нашей еще оставалось несколько кобыл и старый, пегий мерин. Их хозяин, бывший председатель Матвей Егорыч часто разрешал ребятишкам покататься на коне с последующей чисткой и купанием, а по зимним праздникам Егорыч запрягал в сани серую лошадку Мышку и развлекал народ катанием.
Да, давненько это было, будто в другой жизни…
Мой сосед по неволе неожиданно подает голос, громким, отчетливым всхрюком заставив меня испуганно подпрыгнуть на затекшем седалище.
Свинтус! Никакой не жеребчик. Меня передергивает, ибо с детства безотчетно и сильно не люблю свиней. Не переношу этих тварей, хоть режьте! Живых, естественно, приготовленных употребляю в любом виде за милую душу, шашлыка или нежных отбивных могу ведро сожрать.
Совсем не считаясь с моим бедственным положением, ехидная память изрыгает давно слышанные россказни о дикой прожорливости и всеядности хрюшек. Взрослой свинье будто бы по силам слопать человека. Целиком, со всеми потрохами. Крепости зубов и пищеварения хватает даже на самые толстые кости и череп. Излюбленный прием некоторых гангстеров прятать улики, нежелательных свидетелей и личных врагов — скормить терпилу свиньям, частенько живьем и в полном сознании. Жуть, в натуре, но чистая правда, зуб даю! Против гангстеров я ничегошеньки не имею, каждый в этой жизни вертится как может, но смерти такой ни другу ни врагу не пожелаю и уж тем более — себе.
Кстати, где же мой старый сердечный дружище? Что-то я его здесь в упор не наблюдаю…
Тут одно из трех. Либо порешили Мишаню, либо в другом месте держат, либо он заодно с теми, кто меня по жбану вдарил. Четвертого не дано как ни крути. А, нет, дано, есть еще один вариантец, самый неправдоподобный — Мише удалось убежать.
Сижу я подобным образом довольно долго. Когда совсем надоело решил подать голос.
— Эй, кто-нибудь! — кричу. — Есть живые?! Алё, гараж! Люди-и-и…
С полчаса поорал — без толку, никакого результата, только глотку надсадил. Стало мне совсем грустно. Ладно по башке треснули, связали, но зачем издеваться, голодом морить, да и отлить бы уже не мешало…
