Голова уже кругом от гипотез. Чтобы не рехнуться в одиночку решаю поделиться тайным знанием с вернувшимся в гридницу Гольцом, авось чего дельного подскажет, натура у него авантюрная, разбойничий опыт опять же…
Приземляю растерявшего к зиме почти все свои конопушки приятеля рядом с собой на свободный топчан и ввожу в курс дела. Выслушав печальную повесть о гибели княжеских послов, лишенную моих комментариев, Голец поскреб мизинцем кончик короткого носа и скривил тонкие губы в задумчивой ухмылке. Его шальные глаза на миг сделались серьезными, стала заметна кратковременная работа мысли. К сожалению такая мимолетная, что когда Голец сморгнул, я уже жалел, что спрашивал его мнения.
— Ну, что скажешь? — вяло интересуюсь для проформы без всякой надежды на вразумительный ответ.
— Живые они.
— Кто? — я реагирую как умная собака на что-то недостижимое ее разуму — склоняю голову набок.
— Бур с Овдеем, — охотно поясняет Голец, давно придав лицу обычное простаковатое выражение. — С мертвых проку не взыщешь.
Думал я об этом. У нас целые республики воровством людей промышляли. Похищенных заставляли выполнять изнурительную работу или выкуп требовали с родственников. Сами испокон веку не работали, только с оружием гарцевать горазды, глотки безоружным резать мастаки. Даны те, по ходу, этого же разлива — потомственные бандиты. Очень может быть, что Миша с Буром захвачены в качестве рабов или как объекты для получения материальной выгоды путем выкупа. А может и не быть, вдруг здесь до этого скотства еще не додумались. Вариантов тем не менее масса и все не шибко сладкие.
— Надо бы Дрозду рассказать, — тихо говорит Голец, глядя в угол, где без движений и звуков лежит Праст.
— Ты давай зря не пыхти, — выговариваю строго. — Чтоб я к этому сухому богомолу поперся? За кого ты меня принимаешь? Он же понтовался как баклан, следопытов посылал и ничего не нарыл или сказал, что ничего, а мне к нему с докладом?
— Ты спросил совета, я посоветовал.
— Дрозду, значит?
— А кому еще? Не Минаю же.
Хм, эта сволочь тут последний, кого б я в лютый голод жрать стал, не то, чтобы со своими проблемами обращаться. Мне видеть его лишний раз противопоказанно, руки могут сами к горлу потянуться. Я этой падле Мишаню не забуду, даже если у меня в ногах с полной пастью земли ползать будет.
— Почему сразу не Рогволду?
— Князю после, сначала — Дрозду. Так лучше будет.
— Темнишь ты, братан, чего-то. Уж не шнырем ли заделался у того Дрозда? В гридницу не кажешься, где и с кем трешься непонятно. Не вздумай за старое взяться, нам тогда всем кранты, понял? Здесь тебе не Виров. И от Дрозда подальше держись, таких друзей за нос да в музей…
Голец скептически фыркнул и отвернулся.
— Так ты понял или нет, что-то я не врубился.
— Понял, — буркает недовольно через плечо.
Вот так-то лучше. А к Дрозду на поклон я не пойду, много чести, поломаюсь пока, мне не западло. Если предположить, что Миша с Буром действительно живы, нужно ждать весточки от данов, от куршей или от них самих. Ежели не живы, то и трепыхаться нечего, с того света еще никто не возвращался.
Как бы то не было, мою потребность выговориться Голец полностью удовлетворил. Я больше не горел желанием делиться полученной от Праста информацией и на ночное дежурство у ворот отправился с чувством выполненного долга. Скоро Коляда. Живень обещал помочь. Думаю его не сильно поколышут слегка изменившиеся вводные, если он действительно такой сильный ведун как носит молва, то определить жив ли Рваный сможет стопудово. От старого волхва зависит посвятить мне жизнь на Мишины поиски или окончательно принять факт его гибели.
Всласть подежурить мне не дали.
Сначала с инспекцией притащился Вендар. Вот охота ему среди ночи в мороз шлепать проверять бдительность стражей? Не война же, в натуре…
Убедившись, что и я, и воротные засовы на полагающихся им местах, сотник выдыхает клубы горячего пара, делясь новостями:
— Змеебой нас на Коляду в стенку зовет.
— Зачем?
— Потеху тешить, вот зачем.
— Хм, потеху это хорошо. А кого это "нас"?
— Княжья гридь против его дружины и охочьего люда с посада.
— Толпа на толпу что ли? — спрашиваю, с теплотой припомнив городские пацанские разборки район на район.
— Стенка на стенку. Только ты не радуйся, Змеебоеву ораву еще никто не бил, даже заезжие новгородские удальцы еле ноги уносят. Из наших когда либо дрались десятка два, включая меня.
— Но ты ведь лучший, да, Вендар? — спрашиваю без тени насмешки, ибо помню, что до сих пор не видел его в деле.
— Там умелых больше.
— Не скажи. Зря что ли мы три седмицы Сильвестра мутузили? У тебя благодаря мне пол-гридницы с первым юношеским! Мы еще посмотрим у кого умелых больше! Не боись, накостыляем мы этим фраерам, зуб даю.
Успокоенный моей уверенностью, Вендар исчезает во тьме. Через полчаса в моем поле зрения возникает худощавая фигура в легком тулупчике. За ней выплывает более рослое и тяжелое тело.
В худом узнаю Дрозда.
— Это твоя замена, — говорит.
— Рано же еще, — отвечаю в непонятках.
— Не рано. Со мной пойдешь и расскажешь все, что узнал о боярском посольстве.
Глава шестая
Пришлось рассказать, куда деваться? Глупо упорствовать, когда находишься в пыточной келье. Не в качестве пленника (еще чего не хватало), а в качестве одного из участников приватной беседы. Чувство юмора, видать, у Дрозда такое своеобразное, места другого не нашел. Тут тебе и тяжелые колодки с отверстиями для рук и ног, на двух столбах цепи с крюками и железными кольцами, в углу раскорячилась черная, пузатая жаровня с остывшими угольями, рядом на низком столике разложены ножи, клещи, щипцы с хищно загнутыми кончиками, спицы острые, плаха от крови бурая торчит уродливым грибом точно посередине веселого помещения. Два коптящих светильника гоняют по стенам причудливые тени, пахнет прелью и еще чем-то не очень приятным.
С Дроздом мы тут наедине. По его непринужденному поведению понятно, что видный боярин не редкий гость в скорбной камере. Она, кстати, одним из углов примыкает к нашей гриднице и отдельного выхода на улицу не имеет, только через внутренний переход в самом тереме. Спали мы и не ведали, что совсем рядом с людишек кожу живьем срывают. Видимо, толстенные бревна стен обладают неплохой звукоизоляцией, вопли со стонами глушат не хуже метровой кирпичной кладки.
Сидим мы на двух деревянных колодах у стены напротив входной двери. На голове боярина повязка с серебряным коловратом. Видел я ее уже на нем, зачем надевает непонятно, смотрится не очень, если честно. Толстый намек на тот факт, что в детинце умеют развязывать языки неразговорчивым не сработал: я и так не собирался ничего утаивать. С этим же успехом могли побалакать и в более располагающей к общению обстановке с пивком и крендельком. Ну да пес ним, хотел жути нагнать — нагнал. Гаденькое местечко. В порубе мне было не в пример уютнее.
