Каким-то отстраненным, будто чужим зрением вижу Врана, в партере отбивающегося сразу от троих прихвативших его выходцев из корчмы…
Все, капец…
Удар тесака подбивает летящий вниз клинок Горхида, а удар булатной сабли оставляет на горле главного курша глубокий разрез.
Джари.
Оп-па! Я с большим удовольствием и с не меньшей силой всаживаю свой меч в живот Горхида. Лучше поздно, чем никогда. Вот теперь можно и когти рвать. Я быстро оглядываю местность и смекаю, что когти рвать сейчас будут из нас. Наживую.
Трупов на снегу уже не меньше трех десятков. Корчма пылает что твой костер в пионерском лагере в последний вечер смены, жар от нее такой, что всем присутствующим пришлось отодвинутся на достаточное расстояние. А присутствует на огненном шоу кроме нас не меньше роты вражеских воинов. Со щитами и копьями. Даже луки у кого-то есть, но стрелять не спешат, живьем взять хотят. А как нас возьмешь, коль мы впятером ощетинились в разные стороны острым железом? Правильно — сдавить, стиснуть щитами. Нашлись и среди куршей-латгаллов светлые головы. Кто-то выкрикивает команду и кольцо щитов вокруг нас начинает сжиматься. Справа от меня кряхтит подраненный Яромир, слева невозмутимо потряхивает клинками араб-родственник самого Кордовского эмира. За спиной у меня стоит Вран, кровь льет с темени прямо на лицо, разрубленная в плече левая рука плетью висит вдоль тулова.
Курши надвигаются мелкими шагами. Кольцо щитов неумолимо сжимается. Они не торопятся, знают, что никуда не денемся. Сейчас сдавят так, что рукой не взмахнешь, настучат по кумполу и упакуют как ценную бандероль. Стеген, задрав подбородок, на высокой ноте испускает протяжный волчий вой, но не тоскливый, а, скорее, радостно-счастливый.
— Один!!! — туром взревел мой урман и молодецки рубанул топором в ближайший куршский щит, разбив его на щепу.
— Один!!! — вторит ему сочный рев за пределами кольца щитов.
Раздается лязг, негодующие вопли сменяются тревожными криками, заглушаются звуками хорошей драки. Организованный круг щитов дрогнул и смешался. Некоторые курши поворачиваются к нам спинами, чтобы встретить надвигающуюся извне опасность.
Кажись, подмога подоспела! Кто бы это мог быть? Неужто князь Рогволд?! Хорошо, кабы так…
Железный клин врубается сзади в толпу куршей и как корабельный форштевень океанскую волну разваливает ее напополам, вынося пред мои светлые очи "носовую фигуру" в виде окропленного чужой кровью морского волка.
— Вы тут закончили или еще задержитесь? — спрашивает, скаля крепкие зубы.
— Торельф!? — ору я, обалдев от радости. — Я думал ты хлебаешь пиво в Вальгалле!!!
— На меня еще не сварили, — сварливо, ворчит дан. — Ну так что, отходить будем?
— Обязательно будем. Яромир, Джари, приведите Карью!
Отходить нужно срочнее срочного. Курши только прибывают, пожар и зов боевого рога поднял на ноги, наверное, весь враждебный лагерь. Насколько я успеваю заметить, с Торельфом всего человек пятнадцать. Здоровеные ребята, как на подбор. При бронях и добром оружии. Они грамотно строятся в подобие маленького каре, втиснув меня, Врана, Яромира и трех девок из корчмы в самую середку, закрываются щитами и начинают движение по направлению к лодейному двору. Курши преследуют неорганизованной, разрозненной толпой, боятся подойти на расстояние удара, подтягивают лучников.
Вдруг линия строя обращенная к корчме распадается, из нее выскакивает Стеген.
— Я сейчас!
В отчаянном броске урман расшвыривает пяток находящихся поблизости куршей и кидается к лежащим у горящих саней трупам. Склоняется над одним и дважды лупит топором в область шеи. Свистят брошенные короткие копья, отсекая от Стегена желающих его остановить. Нас он догоняет, держа под мышкой обгорелую, безволосую голову.
— Горхида забыли, — поясняет урман, счастливо ухмыляясь. — А теперь ходу в крепость, пока они все тут не собрались!
Глава двадцать седьмая
Дана звали Эйнар Большие Уши и уши у него, действительно, большие, волосатые с оттянутыми тяжелыми золотыми кольцами мочками. Под стать огромной голове, что венчает широченную раму литых плечей. Обширная как басовый барабан грудная клетка, ноги штангиста, а толщина запястий превосходит толщину моих лодыжек. Вот только ростом Эйнар не вышел. Метр шестьдесят пять от силы. А лицо… Ну что лицо? С лица воду не пить. На первый взгляд на темном, морщинистом фейсе Эйнара я насчитал шесть шрамов разной длины и глубины и неизвестно сколько их еще под бородой, напоминающей густую метлу. Нос приплюснутый, глазенки маленькие, умные, лоб выпуклый, весь в глубоких горизонтальных бороздах морщин. Так, должно быть, выглядит гном-переросток, только не тот в колпаке и полосатых гетрах из детских мультиков и книжек, что прячет горшочки с золотом в лесу и бегает с киркой на плече, а настоящий боевой гном, житель горячего подземелья.
Эйнар Большие Уши был "кровником" ярла Хакстейна Пустая Берлога. Когда мы еще не покинули мою осаждаемую неприятелем корчму, Торельф через закрытую дверь перекинулся парой фраз с данами по ту сторону, а затем вызвался прикрывать наш отход. Когда дело дошло до драки, даны сразу убивать Торельфа не стали и для начала спросили кто таков да откуда. Когда в ответе Торельфа прозвучало имя Хакстейна и выяснилось, что алчный ярл отдал концы, даны вероломно прикончили с десяток латгаллов, что были вместе с ними и заперлись в корчме, где за бочонком хмельного меда потолковали по душам с бывшим дружинником Хакстейна. Предводитель данов Эйнар выслушал обстоятельства гибели кровного врага, поначалу возрадовался, а потом огорчился, что не от его руки пал моржовый выкидыш Хакстейн.
Посидели даны, подумали да и надумали под покровом ночи к нам пробираться, настолько сильно Эйнар желал отблагодарить Торельфа, а заодно поглядеть на руса, убившего Тювельда Касатку, на меня, то бишь. Кроме того Торельф старательно расписал Эйнару мою особенность выходить сухим из воды, в чем Большие Уши усмотрел потенциал безмерно удачливого вождя.
Я не стал разочаровывать ни Торельфа, ни Эйнара, ведь удача или везение, действительно, присутствует в моей жизни и не в малом количестве. Как я успел понять, эта неочевидная, неосязаемая субстанция ценится здесь выше золота и всяких там шелков. Очень уж благоговейно относятся аборигены к положительным для них проявлениям Божьего промысла. Считают, что я удачлив, пусть себе считают, мне от этого только лучше, личный авторитет поднимается, как-никак.
Собственно, это все, что я успел выяснить относительно личности пришедшего нам на выручку скандинава, командира маленького, но боевитого хирда. Выучке этих ребят позавидовал бы любой спецназ. Отбиваясь от наседающих куршей, освещаемые заревом пылающей корчмы, мы дошли до стен лодейного двора без единой потери и так же слаженно и быстро перебрались внутрь, вызвав нехилый переполох в стане защитников.
Не смог узнать больше, потому как добыче сведений из первых уст помешал стихийный митинг устроенный вооруженными и очень агрессивно настроенными людьми по ту сторону частокола. А спровоцировал это безобразие наш неугомонный урман, который не пожелал прятать по углам отрезанную башку Горхида, а водрузил ее на метровую палку и привязал к парапету площадки надвратной башни на всеобщее любование. Завидев такое дело, курши злобно и жадно взвыли как голодные псы, загнавшие кота на дерево. Не прошло и получаса как вокруг нашей крепостицы собралась немаленькая толпа желающих отомстить за гибель и поругание шефа. Поначалу наиболее недоверчивые из прибалтов с факелами в руках силились рассмотреть точно ли это Горхидова голова торчит в башне, но Мадхукар с Невулом быстро отбили охоту подходить к крепости на дистанцию убойного выстрела да еще с огнем в руках. Куршам урок пошел впрок, они быстренько затушили костры вокруг огороженной верфи, побросали факелы, еще немного погомонили и начали замышлять недоброе в полнейшей темноте, так как к этому времени кривой осколок луны куда-то запропастился.
