Вторая и третья стрелы вонзились в притороченные к седлам круглые щиты урманов. Вычислить место засидки стрелков для них не составило труда. Резко развернув коней, Минаевы наемники вытащили боевые топоры, прикрылись щитами и вознамерились править к лесу. В этот самый момент Вран вынул меч и приставил обнаженный клинок к горлу обалдевшего Ульфа.
— Шевельнешься и я тебе всю руду выпущу.
Скосив глаза, Вран следит за моим сигналом, стоит мне сказать одно слово и начнется бойня.
Сказать и не станет Миная. Не станет моего давнего недруга первым начавшего вражду. Сколько раз он пытался упрятать меня во сыру землю? Не сам, понятное дело, сам он, похоже, трусоват…
Нет, не могу я так. Вероятно, кишка еще не достигла той толщины при которой хладнокровно, не в свирепом бою можно перебить почти пол-десятка людей. Не лежит сердце, к голосу которого добавился факт моего скорого ухода из зоны досягаемости злопамятного боярина.
— Эй, Минай! Останови своих псов, иначе тебе придется возвращаться в свою конуру в одиночестве.
— Ты не посмеешь! — Минай резко взвил коня на дыбы и едва не брякнулся оземь.
— Уйми коня. боярин. Сегодня я позволяю тебе уйти. В последний раз. Смотри больше мне не попадайся — убью.
— Я донесу до Рогволда! Князь все узнает сегодня же! — визгливо пролаял Минай все еще горяча скакуна.
— Сделай милость, донеси как можно скорее, разрешаю. А теперь пшел отсюда!
— Ты пожалеешь об этом! — зло прошипел боярин и вонзил пятки в конские бока. Его спутники, на всякий случай прикрываясь щитами, спешно двинули за своим предводителем. Последним место разборки покинул рыжий Ульф.
— Напрасно отпустил, — без особых эмоций сказал Вран. — Крыса побежит к Рогволду, а Рогволд таких шуток не любит, как бы дурного не вышло.
— Пусть бежит и пусть Рогволд сам втолкует этому дурню, что освободил меня от всех дорожных податей и подоходного мыта в пределах княжества.
— Как так? — красное лицо Врана вытянулось и приняло форму кормовой свеклы.
— А вот так. Пожаловал напоследок милость как узнал, что я уйду из княжества.
Две недели полоскали дожди, сменяясь мокрым снегом с дикими ветрами. Лед на Полоте опустился на полметра под воду, а потом потрескался, всплыл и на бурлящих руках речных волн со скрежетом попер в сторону Двины. Отдельные льдины с верховьев проплывали мимо нашего сарая еще несколько дней кряду. После дождей стало так тепло, будто не конец марта, а где-то ближе к празднику дня Победы. Аномально теплая весна, так и старожилы говорили, Жох, в частности.
Когда дороги просохли до приемлемого состояния, я позвал Яромира прогуляться до городского рынка потаращить зенки на товар, договориться со знакомыми купчиками о скидке и прикупить Младе какой-нибудь гостинец. Неделю уже у нее не был, хотелось загладить вину приличным подарком.
На посадский торг идти не хотелось, чтобы не будоражить душу видами некогда моей корчмы. Направили запряженного небольшой подводой Лошарика прямиком в город к детинцу.
Управились немногим за полдень. Я обошел три купеческие усадьбы и в каждой из них нашел понимание у хозяина, договорился, стало быть, по старой доброй памяти о заниженной стоимости товаров, что собирался прикупить в путешествие. Купили конику мешок овса на прокорм, не одно же прошлогоднее сено ему хрумкать, кое чего из еды для населяющих корабельный сарай человеков и самое главное — приобрел я для Млады роскошный, шитый серебряной нитью и речным двинским жемчугом наплечный платок.
На мосту через Полоту попросил Яромира править колесницу прямиком к Жоху. Зачем откладывать приятное, сразу же и преподнесу подарочек будущей благоверной.
Едва расступились деревья и на полянке стала видна избушка бортника в обрамлении подернутого зачатками зелени кустарника, меня накрыло предчувствием непоправимого.
Криво висит сорваный дверной полог, рядом валяется перевернутое ведро, у входа ногами намешана грязь. У всегда аккуратного Жоха такого безобразия в хозяйстве я никогда прежде не замечал.
Не доезжая до поляны я соскочил с подводы и, опережая унылую поступь Лошарика побежал к избе.
С десяток шагов не добежал. Из дверного проема высунулся Жох. В одной исподней рубахе, в мокрых портах и тяжелых, пропитанных водой зимних меховых сапогах.
— Беда… беда, Стяр! Младина… — нащупав меня блуждающим взглядом, выдавил Жох.
— Что — Младина? — внезапно охрипнув, прокаркал я и тут же схватил молчащего вировца за плечи. Он закатил глаза, в моих руках пчеловода начало трясти, точно весь его организм разом пошел вразнос.
— Да говори ты толком, не заходись! — прокричал я прямо в его лицо. — Жох, твою мать! Жох!
— Утопла! — еле слышно выдохнул Жох, ноги его подкосились и он обмяк в моих объятиях.
Глава тридцать вторая
Она лежала за печью на широком топчане задернутым занавеской, отделяющей чуть меньше половины единственного в доме помещения.
Жох притащил на руках и уложил на ложе, которое я делил с ней не так давно.
Бледная и холодная.
Верхнюю одежку Жох распоясал, раскинул полы и зачем-то стянул с ног обувку.
Ушла за водой. Не послушалась, ведь он не разрешал, всегда сам приносил. Сегодня замешкался, старое дупло вычищал. Вернулся — одно неполное ведро стоит, другого нету. Пошел к реке, а из воды ноги торчат. Оскользнулась на мокрой глине. Мостков сроду не было. Еле вытащил. Намокла, тяжелая стала. В дом понес, думал — может отойдет, отогреется…
Где ему убогому про первую помощь утонувшему знать… Хотя, судя по начальному окостенению конечностей, смерть наступила прилично давно.
— Уйди, — сквозь зубы прошу я Жоха. Он когда очухался начал бормотать одно и тоже без остановки, все повторял как нашел Младу да как ее нес. Как заевший патефон, ей Богу! Не вытерпел бы я это слушать еще хотя бы минуту, чуть до греха не довел.
Я стоял рядом на коленях и гладил неподатливую, ледяную, синеватую руку, белые щеки и лоб, смотрел на полупрозрачные закрытые веки, на бескровные резные губы. Девчонка совсем. Смерть ничуть не испортила ее красоты, сделала только строже.
Вот она судьба. Случай нелепый, а две жизни зараз унес. Глина скользкая…
Не при чем здесь глина. Тварь я последняя… не уберег ее.
Я вжал лицо в ладони. Мысли из отупевшей головы вылетели как из простреленной, из чувств как у моллюска осталось только осязание, даже жалость куда-то исчезла.
Подушки пальцев снова скользнули по узкой музыкальной кисти, протянулись вдоль хрупких фаланг до ногтей. Надо же, у Дрозда почти такая же тонкая рука, а как с мечом управляется…
Стоп! Что это? Ну-ка, ну-ка…
— Яромир! Тащи лучину, — заорал я на весь дом. — Быстро!
