— Ты как была гайдзинкой в душе так и осталась! — сердится Оя: — Нельзя людей лапать без их согласия!
— А как иначе-то? — удивляется Сэки: — Ты же не разрешаешь себя полечить, ходишь такая вот… грустная. И с папой у тебя нелады…
— Во-первых — это тоже невежливо — про проблемы в личной жизни на работе говорить! А во-вторых — откуда знаешь? — интересуется Оя. Все у нее с папой нормально… ну как нормально. Папа пьет, но он взрослый, это его выбор и не ее собачье дело туда лезть. С каждым годом у папы прибавляются морщины и все меньше света в глазах, но она — всего лишь дочь и не ей указывать ему что делать со своей жизнью. Этого гайдзинка Сэки не поймет никогда. И вообще, никакая она не Сэки и тем более не Морико. Звать ее Шейла, а фамилия от отца — О’Нил. Это ей мама имя и фамилию сменила сразу после развода, чтобы в школе и университете не травили. Нелегко было бы ей с таким вот именем-фамилией. Удивительно, что назад не сменила по совершеннолетию…
— Как откуда? — удивляется Сэки: — Так у тебя оранжевая чакра, чакра связи с предками совсем бледная. Папу давно видела?
— Вчера видела. — опять соврала Оя. Честно говоря, ей было неохота заезжать к папе, потому что видеть его в таком виде… да и запах у него дома…
Это как наблюдать за постепенным разложением. В детстве, когда они жили в деревне — у дороги, в кустах — сдохла собака. А она — ходила в школу той дорогой. Почему тогда не убрали тело сразу же — она не знала. Может быть, кусты были уже частной территорией, а хозяин сам умер и пока искали его наследников — ничего не могли поделать, может быть, обоняние у работников муниципальной дорожной службы отбило, а с самой дороги ее не было видно, надо было зайти в кусты. В любом случае — мертвая собака лежала в кустах. И в течении почти года она видела, как меняется вид, когда-то красивого и сильного животного, как облезает мех и оскаливаются грязноватые, желтые клыки, как западают глазницы и как сквозь плоть начинают проступать ребра… и над всем этим раздавался сладковатый запах падали — первое время.
И ее нечастные визиты к отцу напоминали ей это чувство, когда она стояла в тех кустах с палкой, подобранной по дороге, чтобы на спор ткнуть мертвую собаку в голову, стояла не решаясь, думая, что собачке все еще может быть больно. Или неприятно в любом случае. Потому она бывала у него не так уж и часто. Он каждый раз очень радовался ее визиту и даже начинал прибираться в доме, находил в холодильнике фруктовый лед — обязательно с ананасом и ей было неудобно напоминать ему, что она уже давно не ребенок и замороженный фруктовый лед на палочке уже не может поднять ей настроение на целый день.
Потому она и не ходила к нему часто. Видеть его в таком состоянии… он словно бы извинялся перед ней за то, чтоб все еще жил. За то, что еще дышит. А ведь она помнила его сильным, красивым мужчиной, старшим полицейским инспектором… она всегда хотела быть похожей на него и всегда представляла себя в полицейской форме — нормальной полицейской форме, в фуражке, а не в этой смешной шляпке, с оружием, а не со складной дубинкой и в здоровенном американском бронированном автомобиле, а не в этом… экологическом недоразумении. И контраст между ее воспоминаниями и тем, кем он стал сейчас… этот контраст был просто невыносим. Словно в груди у тебя клякса чернильная расплывается. Шлеп — и все черное.
— Ты вчера и отца видела и секс у тебя был? — хлопает глазами Сэки: — какой насыщенный вечер у тебя… а ведь мы только в десять расстались. Ты молодец. Надо жить насыщенной жизнью, а вот у меня ничего такого не было. Я вечером с Кимурой-саном в паб ходила, а потом гадала на таро, а потом…
— С Кимурой?! Да ты с ума сошла, он бабник тот еще!
— Да я же не на свидание! Я так… мы пивка попили и разошлись… — оправдывается Сэки: — ну… он предлагал конечно. Но в основном по работе говорили. У нас на участке вчера же омамори обнаружили, и Кимура первым на месте был, ему дело и отписали.
— Нельзя так говорить! — сердится Оя: — кощунство же!
— Все так говорят! — защищается Сэки: — смешно же!
— Ничего смешного не вижу. Сравнивать амулет на удачу и человека, который повесился — это неправильно. Кроме того, все так говорят, потому что они мужланы. Мы с тобой девушки и обязаны быть вежливыми. — поучает Оя: — слышала я, что в кондо у «Айрлайн Экспресс» какой-то хикки повесился.
— А… вот ты сама говоришь — хикки, а разве это не ругательное слово?
— Это определение. — уточняет Оя: — А ты как раз невежлива. Ты смотри, чего творят… — она переводит взгляд на группку у супермаркета. Вихрастый паренек с красно-белыми крашенными волосами — залихватски пинает банку, та влетает прямо в мусорный бак.
— Ой, да оставь ты их в покое — говорит Сэки: — попал же в урну? Попал. Хороший пинок, кстати, ему бы в профессиональный футбол с такими пинками. А то сейчас вылезать, беседу проводить… ты вообще знаешь, что у тебя кличка в квартале «Оя Три Проповеди»?
— Чего?! — Оя знала. Конечно, на то она и полицейская, чтобы знать. Иногда кажется, что лучше не знать, вот как например этот урод Кэзуя, если бы не ее наблюдательность, она бы может и не узнала бы, что тот альфонс и что она — шестая из тех, с кем он встречается одновременно… и на деньги разводит. Многие знания — многие печали, прав был папа.
— А что? О порядке, об уважении к старшим и о уважении к закону. Как раз три и получается. — кивает Сэки: — это же молодежь, Оя-сан, пусть их. Еще успеют стать скучными и старыми, законопослушными и в белых рубашечках. Весна юности!
— Вот эта твоя весна как раз к повешению и приводит — ворчит Оя: — нету у них цели в жизни, вот и вешаются. Этот, который в кондо повесился — он же вполне приличный был, в академическом отпуске, восстанавливаться в университете собирался, друзья у него были и вдруг раз и повесился. Ни с того ни с сего.
— Это ты Оя-сан не знаешь. А я знаю — хвастается Сэки: — мне Кимура рассказал! Он из-за угрызений совести повесился! У него на компьютере столько видео с принуждением девушек к сексу! Прямо столько!
— Трепло твой Кимура — говорит Оя: — он ко всем вообще клеится, у него даже однажды роман был со студенткой университета, которая доставщицей пиццы подрабатывала. Хорошо, она его вовремя бросила и замуж вышла. Сейчас в Токио переехала вместе с мужем, должность дали высокую, а польстилась бы как ты на значок полицейский — так бы и сидела в нашей дыре. Вместе с Кимурой.
— Да ну тебя! Точно я тебе говорю! Мне Кимура даже на своем телефоне видео такое показывал! Правда ничего такого, вроде и постановка может быть, хотя вряд ли. Девушку жалко, такое с ней вытворяли… и я сперва думала что завтра все в газетах будет и в новостях на телевиденью… но нет. Странно. Никогда они секретность не соблюдают, всегда же утечки…
— Ой все! — взрывается Оя: — ничего ты не понимаешь, гайдзинка, вот и помолчи посиди! Как начнешь думать по-японски — так подумай. — она открывает дверцу и решительно выходит из автомобиля, поддергивая пояс.
— Эй ты! — кричит она через дорогу пареньку с крашенными волосами: — А ну-ка иди сюда!
