Мы с Японцем шли по центральной улице поселка Окума, на которую свернули с Национальной трассы номер двести восемьдесят восемь.
В отличие от Токио с его небоскребами поселок выглядел более чем скромно. Настолько скромно, что и сравнивать нельзя. В брошенной жителями и постепенно разваливающейся Окуме преобладали двухэтажные домишки, и в лучшие годы не блиставшие роскошью. Обыкновенные дешевые щитовые жилища с по-восточному экзотическими двускатными крышами, причем к настоящему времени уже многие из них наполовину развалились – во влажном климате без ухода все гниет намного быстрее, чем на материке, вдали от моря и его испарений.
Вдоль улицы были кое-как понатыканы столбы, меж которыми беспорядочной сетью провисли многочисленные провода. На домах и столбах висели когда-то ярко раскрашенные, а сейчас уже изрядно облезлые фанерные баннеры с рекламой еды, сувениров, дешевой одежды. И в городке без единой души эти цветные рекламные пятна выглядели нелепо и даже жутковато, точно рваный праздничный наряд на мертвом клоуне.
Хотя насчет «ни единой души» я погорячился.
Из-за полуразвалившегося дома неуверенной походкой вышел старый сгорбленный японец. Увидел нас – и пошел навстречу, неестественно выворачивая ноги при ходьбе и улыбаясь беззубым ртом. Так приветливо мог бы щериться почтовый ящик, если б умел улыбаться щелью для приема писем. Эту улыбку на лицо старика будто специально натянули – ну не умеют люди растягивать уголки рта так, что щеки собираются в гармошку, отодвигая назад уши.
– Зомби? – тихо спросил Виктор, снимая автомат с предохранителя.
– Не похож, – отозвался я, делая то же самое. – Зомби не умеют так щериться, что аж шкура на затылке в кучу.
А между тем японский дедуля довольно шустро шагал к нам, неловко цепляясь грязными пальцами ног за дорогу. Видимо, он так ходил постоянно, поскольку ногтей на его пальцах не было, как не было и крови на тех местах, где им положено находиться. Похоже, слетели давно и заросли, что не билось с концепцией доктора Такеши по поводу того, что люди, атакованные хидои, довольно быстро умирают, родив головой самостоятельный мозг на ножках.
То, что дедушка не обниматься к нам шел, было очевидно, поэтому я двумя одиночными выстрелами прострелил ему колени. Кто-то скажет – жестоко? Наверно. Но «Зона» и «война» – синонимы, а на войне жестокость, имеющая практический смысл, превращается в необходимость. Сейчас же мне нужно было понять, чем улыбчивый, но уже мертвый дедуля отличается от обычного зомби.
И я это понял сразу после того, как старик рухнул на землю и пополз к нам, неестественно задрав лицо кверху и продолжая жутко скалиться. При этом горб на его спине несколько раз дернулся словно сам по себе.
– Думаю, это носитель, – сказал Виктор. – Хидои прилепился к нему и использует как транспорт.
– И одновременно как ходячую кормушку, – добавил я. – Удобно. И покушал, и покатался.
– Именно, – кивнул Виктор, поднимая автомат.
Три короткие очереди одна за другой ударили в горб, который задергался, почуяв неладное, и попытался свалить. Он оказался на редкость живучим – и сильным. Ветхая рубашка на спине старика вздулась, треснула, и из образовавшейся прорехи выпрыгнуло нечто размером побольше человеческого мозга как минимум раза в два.
Оно шлепнулось на дорогу и, подпрыгнув еще раз, явно вознамерилось убежать. Но эту попытку мы с Японцем пресекли на корню, скрестив на твари очереди двух автоматов.
Во все стороны полетели куски плоти и брызги неестественно темной, практически черной крови. И почти сразу – осколки. Тварь, поняв, что слинять не удастся, попыталась окаменеть, но лишь ухудшила свое положение: пули просто раскололи ее на три неравные части. Теперь она была похожа на живой орех, по которому ударили молотком: сверху твердая серая скорлупа, а внутри в агонии дергается кроваво-белое содержимое.
Само собой, пожилой японец прекратил шевелиться сразу, как только от него отцепился хидои: физиологически старик был мертв уже давно. Хидои тоже умирал, но мы на всякий случай подождали, пока содержимое «ореха» перестанет сокращаться, и лишь после этого подошли ближе.
Признаться, такого я раньше не видел. На редкость омерзительное чудовище сотворила Зона. У мертвого старика так же не было затылка, как и у первого трупа, который мы увидели. Но в данном случае хидои не свалил в закат после того, как вылупился, а присосался к спине покойного и стал им управлять. Наверняка и пищу как-то искал для перевозчика, и его кровеносной системой управлял, не только тупо пожирая кровь, но и регулируя обмен веществ. И даже регенерацией заведовал, заботясь о своем транспортном средстве: места слезших ногтей заросли преотлично…
– Они мутируют, – произнес я, меняя магазин. – Становятся умнее. И больше. И все это моя вина.
– Не думаю, – покачал головой Японец. – Если б не взорвалась подводная лаборатория, ничего бы этого не было. К тому же не ты организовал этот совершенно бесчеловечный мозговой бизнес.
– Слабое утешение, – буркнул я. – И что самое паршивое – этих хидои слишком трудно убить. Надо было все-таки «калаши» брать. А лучше огнеметы…
Меня прервал довольно неприятный звук – будто кого-то душат, и удушаемый при этом силится втянуть воздух через пережатое горло. Я вскинул автомат и выстрелил в еще одного носителя, появившегося из-за облезлой стены ближайшего дома. Ясно, почему он задыхался, – хидои прилепился к его горлу, похожий на потемневший нарост, какие встречаются на старых деревьях. Почему потемневший – понятно: носителя надо было кормить, а пасть, постоянно растянутая в жуткой ухмылке, еду удерживала неважно. Вот эти слюни постоянно и текли на хидои, меняя его окрас. Сейчас, кстати, тоже темные струйки медленно стекали с одного угла рта носителя – видать, недавно покушал, аж глаза без зрачков полуприкрыл от удовольствия…
Между этих глаз я пулю и влепил по привычке. И сразу понял, что зря потратил патрон: носитель как шел ко мне, сипя передавленной гортанью, так и продолжал идти, поднимая клубы пыли драными кроссовками.
Ошибку я исправил, всадив по пуле в каждый белесый глаз, и когда они взорвались, забрызгав всю подгнившую местами морду носителя, понял – это неплохой метод.
Носитель засипел громче, закрутился на месте. Ага. Значит, когда хидои находит носителя и становится симбионтом, он начинает пользоваться чужими органами зрения… до тех пор, пока они есть в наличии.
Как только я ослепил носителя, пленка из засохших слюней и блевотины треснула, и из нароста под подбородком ходячего мертвеца показались черные, равнодушные паучьи глаза. После чего ослепленный мною симбионт сориентировался в пространстве – и ринулся вперед, протянув в нашу сторону руки с пальцами, согнутыми наподобие когтей.
А за ним из-за домов уже выходили другие…
Когда на тебя бежит какая-то трудноубиваемая тварь, самое разумное – прострелить ей колени. Я выстрелил дважды… но без толку. Видимо, обилие глаз позволило хидои лучше координировать тело носителя в пространстве – на бегу он высоко подпрыгнул, и мои пули лишь слегка задели икры симбионта, что не помешало ему, приземлившись, продолжать бежать ко мне с нехилой скоростью. И то, что я высадил в приближающегося монстра весь магазин, ничего не дало: пистолетные пули, попавшие в грудь носителя, никакого ощутимого вреда ему не принесли. И даже то, что две из них пробили глазастый нарост под подбородком, ситуацию никак не изменило.
