— А вам разве не звонили, не сообщали? — спросил Стасов.
— Нет.
— Я же говорю, дикие! — глянув на своего напарника, фыркнул Павлов.
— Кто дикие?
— Участковые. Я Костарева вел, они подъехали, а у меня корочки еще с Пригорьевска. Меня в наручники, а Костарев ушел. На их же мотоцикле. Они в погоню… Думали, сами справятся.
— Если не звонили, значит, не справились, — усмехнулся Стасов.
— А Костарева ты вел? — спросил Малахов, одновременно глядя и на него, и на Павлова.
— Костарева я взял, а Горошникова — Егор.
— Так взяли Горошникова?
— В обезьяннике он, — сказал Стасов.
— Ребята у вас тут нормальные, — глядя на Новочадова, весело сказал Максим. — Сразу все поняли, сразу во всем разобрались… А в Северовке какие-то дикие.
— Но все понимают, — усмехнулся Стасов.
— Только сказать не могут.
— Ну, если не позвонили, то не могут, — кивнул Ожогин. И, глянув на Малахова, спросил: — Я пойду разберусь?
Артем кивнул. И мотоцикл нужно искать, и Костарева. А Горошниковым он займется сам. Поручать допрос Горошникова Ожогину Артем не стал. Сам отправился за ним, в сопровождении своей надежды и опоры.
* * *
Осень. Осень. Снова осень. Впереди зима, весна, лето. И снова осень. И еще один год в минус. И сорок девять лет на личном счете. Сейчас хотя бы сорок восемь…
Борщевик успел загрустить, глядя на падающий с березы лист. Жизнь так хороша, все у него есть, и в душе полный комфорт, и в окружающей обстановке. Может, потому и годы летят так быстро. В школе, помнится, время тянулось так медленно, в армии по этой части так вообще тоска смертная. А на зоне время, казалось, и вовсе топталось на месте, особенно первое время, пока не врос в новую жизнь всеми корнями.
Борщевик с усмешкой глянул на Грамаря, который шел к нему со стороны дома. Может, в зону на годик отправиться? Или даже на два. А то и оглянуться не успеешь, как жизнь пролетит.
— Ты как раз вовремя, Семен! — сказал Борщевик, снимая с мангала шампур.
— Запах, конечно! — закатил глаза Грамарь, принимая дар.
— Это тебе не баланду хлебать.
Борщевик качнул головой. Нет, не хочет он в зону, в падлу ему баландой травиться. Он к хорошей пище привык. Ему нравится жить в свое удовольствие. Захотел, к затоке на своем участке спустился, огонь развел, шашлычок пожарил, рюмочку коньяка пропустил. И чтобы никого рядом. В тишине, в покое. А если скучно, можно и Грамаря пригласить, он свой человек, лепший кореш. А если уж совсем настроение разыграется, можно и девочек выписать, банька всегда под парами. Тут все зависит от того, как коньячок пойдет.
— Да уж.
— Проблемы у тебя, слышал?
— Проблемы? — на мгновение задумался Грамарь.
Ну да, есть люди в его системе, которые постукивают на него — большому боссу. Но Грамарь будет дураком, если начнет выводить осведомителей на чистую воду. Стремление к независимости — это путь в геенну огненную. Борщевик не простит ему даже мысли о предательстве. Есть у него и другие люди, которые отправят Грамаря прямиком в ад. Через кочегара с его печью, люди в которой сгорают без остатка. Грамарь знает, что его сожгут заживо, поэтому боится. Или всего лишь делает вид?
— Кого там вчера из реки выловили?
— Ну да.
— Это, конечно, не мое дело… — усмехнулся Борщевик.
Он не вникает в подробности, его мало интересуют частности, но ему подавай целое — долю с черной икры и красной рыбы. Грамарь за это в ответе, с него и спрос. И пока деньги от него поступают исправно и в полном объеме, никаких претензий к нему нет и не будет. Но если вдруг Борщевик спросил о проблеме, которую Грамарь должен решать сам, будь добр ответить четко, внятно и в развернутом виде. Даже если босс и без того все знает.
— Горох накосячил.
— Горох, — кивнул Борщевик.
И про Горошникова ему слили, и про Драбова, которого убили.
— Черт один был, икру без спросу возил. Приземлили его по-тихому, а потом в воду. Не должен был всплыть. А он всплыл.
— Горох накосячил?
— И с трупом накосячил, и с машиной. Машину тоже надо было утопить, а он ее на разбор кенту своему отдал. А вчера поехал смотреть, как ее там разобрали. Ну и ментов привел.
— Говорят, ушел.
— Да бегает где-то.
— Знаешь, что с ним делать?
— И сделаю.
— У нас теперь новый начальник полиции.
— Вождь красноперых, — скривился Грамарь.
— Как думаешь, он знает, что с другими вождями стало?
— Все знают.
— Как думаешь, он хочет взять нас за жабры? — спросил Борщевик.
— Да все чисто сделаю.
— Да ты кушай, кушай! — Борщевик кивнул на шампур, который Грамарь до сих пор держал в руках. — А то барашек остынет, будет невкусно.
— Ну да.
— Барашки только на шашлык хорошо. Ни для чего другого барашки больше не нужны. — Борщевик пристально смотрел на Грамаря.
— Нормально все будет.
— Тогда кушай. Шашлычок под коньячок… Это тебе не баланда.
— Да я на баланду сесть не боюсь. Если что, все на себя возьму. Все!
— Если бы я в тебе сомневался, стоял бы ты здесь! — усмехнулся Борщевик.
За себя он не переживал, он заказ на какого-то там Драбова не делал. Но и Грамаря терять не хотел. Тем более из-за нового начальника. Говорят, какой-то невыносимо крутой мент. Не хотелось бы ударить перед ним в грязь лицом. Даже если на самом деле он самое обыкновенное чмо.
* * *
Кабинет большой, свободного места много. Горошникова посадили на стул между офисным шкафом и столом для подчиненных, Артем перед ним, Павлов с одного бока сзади, Стасов — с другого. В треугольник подозреваемого взяли. Такая тактика работает, но далеко не всегда. А Горошникова зацепило, то на Павлова глянет, то на Стасова: вдруг кто-то возьмет да отпустит подзатыльник. Но все равно держался он вызывающе.
— Так Людка сама мне все рассказала. Язык у нее как помело. Вот я и сказал ей, чтобы она держала его за зубами.
— Судимость у тебя, нельзя тебе на карандаш, — с усмешкой сказал Стасов.
— Что было, то было. А сейчас я сама честность!
— Ты лучше скажи, ваша святость, зачем ты в моих оперативников стрелял? — совсем не весело спросил Малахов.
— Так у Лени ружье было, ну, я взял, пошел к двери. Споткнулся, стал падать, нажал на спуск. А тут вдруг заходят… Не хотел я стрелять, просто споткнулся!
