— Это твой глаз? — с усмешкой спросил Горошников.
— Хоть пальцем тронешь, я тебе знаешь, на что его натяну!
Люба показала ему кулак, подмигнула мужу и ушла.
— Какая женщина! — хлопнув себя по груди, восторженно протянул Горошников.
Штанов, сидевший с завороженным видом, кивнул. Он и сам залюбовался своей Любой. Какая женщина!.. Так вдруг захотелось схватить ее и завалить на шконку. Прямо здесь. И прямо сейчас. Но без Горошникова.
Штанов, встрепенувшись, глянул на соседа по камере. Этот извращенец все еще здесь. И сейчас в своих грязных мыслях он тоже укладывал Любу на шконку.
— А губы твоя жена, случайно, не оставила? — нахально спросил Горошников.
— Закройся!
— А под матрасом что?
— Еще слово, будут тебе и губы, будет и все остальное! — Штанов с удовольствием выдернул из-под матраса пистолет и направил на Горошникова.
— Смотри не промахнись, — ухмыльнулся Горошников, лег на спину, откупорил банку пива и, забросив одну руку за голову, сделал глоток.
— Ничего так!..
Юрий сунул пистолет под подушку, как просила Люба. Малахов не исключал, что жизни Горошникова угрожает опасность, но пистолет не выдавал. А тут вдруг расщедрился. И Люба вся такая сексуально-встревоженная. Видно, информация о готовящемся покушении поступила. Догадки — это одно, а информация — совсем другое.
— Ничего так, говорю, — повторил Горошников.
— Можешь и мою банку взять.
— А жену можно?
— Пистолет заряжен!
— Тогда бы я согласился…
— На что?
— Ну, на это камеру. С телевизором… Лежишь себе… С твоей женой…
— Считаю до трех!
— Зачем до трех? И двух раз в день хватит… Или лучше трех!
Штанов поднялся, подошел к Горошникову и протянул к нему руки, собираясь вцепиться в горло.
— Да успокойся ты, шучу я. Шучу!..
— Еще слово!.. — Юрий вернулся к своей шконке, сел.
— Да не собираюсь я ни в чем признаваться, — фыркнул Горошников.
— Тебе же не сказали, не надо признаваться. Твой дружок все сказал.
— Мой дружок ничего не видел…
— Значит, что-то видел.
— Но что-то может знать, — тихо, в раздумье проговорил Горошников.
— И Грамарь знает.
— Гринякин, Полтинников… Соркина не знаю.
— Все очень серьезно.
— Ты откуда знаешь?
— Пистолет знает. Который мне передали.
— Стрелять-то хоть умеешь? Или только в воздух?
— В Гринякина твоего не промажу.
— А может, мутит твой начальник? Может, и нет никакого Гринякина? — рассуждая вслух, проговорил Горошников.
— Есть Гринякин.
— Может, и есть. Но не у вас.
— А как мой начальник о нем узнал? Он только вчера сюда приехал.
— Ну, может, информацией какой-то владеет. Может, слили ему расклады по городу…
— Слили тебя. И дружка твоего Костарева слили.
Горошников ничего не сказал, резко повернулся на правый бок спиной к проходу и затих. Штанов усмехнулся, взял свою, но обещанную Горошникову банку пива и откупорил ее. Но тот даже не шелохнулся. Неужели переживает? Неужели страшно?
Юрий съел котлетку, запил ее пивом, лег на спину. Пока не объявили отбой, он может немного полежать с закрытыми глазами. Откроет, когда в камере останется только дежурное освещение.
Проснулся он в темноте. Горошников спал, часы показывали половину третьего ночи. Штанов едва не присвистнул. Часов пять проспал, не меньше. Вот тебе и полежал немного с закрытыми глазами.
Он не слышал стука, с каким в замочную скважину вставлялся ключ, лишь увидел, как стала открываться дверь.
Штанов не растерялся, сунул руку под подушку, схватился за пистолет. Повернулся на правый бок, положив пистолет под живот. Одновременно он двигал и саму подушку, чтобы входящий в камеру человек не видел оружия. И поворачивался он как будто во сне.
Но и дежурный сержант, вошедший в камеру, тоже, казалось, спал на ходу. В одной руке он нес ведро, в другой держал швабру с тряпкой. Служба у него круглосуточная, спать ему нельзя, а работать можно. Видно, из группы обеспечения сержант — хозяйственные работы, доставка продуктов и прочее. Сейчас поелозит тряпкой по полу, развезет грязь по углам и уберется.
Сержант кое-как дотащился до прохода между шконками, остановился и встретился взглядом с Юрием.
Штанова вдруг осенило.
— А разве сотрудники убираются в камере? — приподнимаясь на локте, спросил он.
Пистолет, накрытый подушкой, остался в руке, на которую он опирался. Это его и спасло.
Швабра у уборщика вдруг превратилась в боевую палку. И с такой силой она ударила в висок, что Юрий потерял сознание. Но перед этим он успел нажать на спусковой крючок.
Глава 8
Пуля даже не задела «оборотня», но разбудила Горошникова и подняла в ружье охрану. Сержант Фокин оказался отменным бойцом, невысокого роста, щуплый, но Штанова вырубил с одного удара. Горошников проснулся, попытался оказать ему сопротивление, но продержался совсем недолго. Фокин вырубил и его, накинул на шею удавку из его же полотенца, но задушить не успел. В камеру ворвалась охрана, и Малахов подоспел. С Фокиным пришлось повозиться. Старшего дежурного он зацепил заточкой, а его помощнику выбил зуб. Артему повезло больше. Зуб выбил он. В тот момент, когда Фокин уже схватился за пистолет.
Фокин служил во взводе охраны, сегодня была его смена, и в зону его ответственности входила та камера, в которой находился Горошников. Все условия для выхода на цель. А возможностями для ее уничтожения Фокин обладал серьезными.
— Зачем Горошникова полотенцем душил? — спросил Малахов, разглядывая мужчину.
Худощавый, жилистый, неказистый, пройдешь мимо такого и не заметишь. Может, потому Артем и не обратил на него внимания, не придал ему значения. И начальник изолятора слова плохого о нем не сказал.
— Не задушил же, — буркнул Фокин.
— Заточка у тебя была.
— Без крови хотел.
— А Лопахина пырнул.
— На автопилоте.
— Лопахина не должно было быть. Только Штанов и Горошников. Штанов душит Горошникова полотенцем, тот бьет его заточкой, и они оба отправляются на тот свет. Так ты задумал? Или как-то по-другому, расскажи!
Фокин тихонько фыркнул, опуская голову. Какая разница, что он задумал? Значение сейчас имеют только факты. Не смог он справиться с заданием. Горошников жив, а впереди долгие годы неволи.
