— И пойду, — с едкой насмешкой сказал Сажин.
— Он тебе не поверит! — Стелла очень хотела надеяться на это, но страх все же ознобил ее душу.
— А вдруг?
— Давай! — через силу выдавила она из себя.
Не мог Сажин пойти к Малахову, не в том он сейчас положении. Да и гордость не позволит ему сдать Стеллу.
Все же когда он ушел, она подбросила в камин дров и закуталась в теплый плед. Холодно на душе, и некому ее согреть. От Сажина одни только расстройства.
Стул старый, шаткий, чуть пошевелишься, скрипит как проклятый. А как можно не шевелиться, когда нужно расшатывать скобу дверной ручки, к которой прикреплен браслет наручников? Второй на запястье, снять его нереально. Остается только расшатывать дверь, по-другому никак.
Но ручка не сдавалась. Скалочников терзал ее и так, и эдак, а все никак. Весь день он сидел, привязанный к стулу и прикованный к двери.
А ведь могло быть и хуже. Похититель тупо мог его убить, но всего лишь рубанул чем-то тяжелым по голове, когда они приблизились к фабричным воротам.
Очнулся Алексей в машине, с мешком на голове. Похититель сидел рядом, кто находился за рулем, было непонятно. Чем он зарядил шприц, тоже неясно, но вырубился Скалочников практически мгновенно.
Проснулся он в каком-то деревенском доме. За окном на ветру шумела береза, в бок сильно дуло, и очень хотелось спать. Алексей забылся, какое-то время блуждал между сном и явью и вот взялся за дверную ручку. Главное, освободить руку, а с лентами скотча он как-нибудь справится.
Минут двадцать уже Скалочников бился как птица в клетке, но все без толку. Похитителя все это время не было, но, видимо, скрип стула привлек его внимание. Сначала Алексей услышал, как открылась дверь, уловил запах жареной картошки, и только затем появился вчерашний пассажир. В руке у него шкворчала сковорода. Алексей не мог сказать, голоден он или нет, но слюнки у него потекли.
— Зря стараешься, — заявил мужик, поставив горячую сковороду прямо на стол. — Ручка на двери — чистый чугун. Дядечка, который тут жил, на века все делал. А стул да, хлипкий. Развалится, на полу будешь спать.
— Не хочу спать, — буркнул Скалочников.
Похититель повернулся к нему, нагнулся и посмотрел на него в упор. Зрачки суженные, взгляд не на своем месте. Ну да, точно наркоман. Интересно, чем он шприц зарядил? А если героином, да еще и со своей больной кровью?
— А почему пасть у тебя не заклеена?
Алексей закрыл глаза и опустил голову. Хорошо, если этот гад рот ему просто заклеит. А вдруг грязными носками заткнет? Молчать надо было.
— А почему ты не спишь? Выспался? — Какое-то время похититель молчал, затем снова спросил: — А молчишь почему? В падлу тебе говорить, да? А очко играет! Домой хочешь?
Скалочников кивнул. И к жене он хотел, и к теще, да хоть к чертовой матери, лишь бы прочь отсюда! Все тело затекло, руки и ноги невыносимо чесались, голова от боли раскалывалась.
— А вот не будет тебе домой! Потому что извиняться не хочешь!
— Перед кем извиняться?
— А я тебе не говорил?
— Нет.
— Кто такая Стелла, ты не знаешь?
— Стелла?!
Месяц прошел с тех пор, как он оскорбил эту сучку. Неужели ему все-таки придется ответить за это?
— Извиниться нужно.
— После этого меня отпустят?
— А чего не говоришь, что запросто на колени перед ней встанешь? — осведомился наркоман. — Не хочешь ты, дружок, извиняться. Да это уже и не нужно.
— А что нужно?
— Знал бы ты, каких мы с тобой дров наломали.
— Каких?
— В принципе, так оно и должно было быть, — проговорил похититель.
— Что должно было быть?
— А могло и не быть. Но тебе, брат, не повезло. Иначе извинился бы, да и все дела. Не хочешь умирать?
— Зачем мне умирать? Я жить хочу! Все хотят!
— Все хотят, да не у всех получается. Картохи хочешь? На сале! Подзаправишься на дорожку?
— На какую дорожку?
— Да ты не переживай, я человек продвинутый, монеты на глаза тебе положу, заплатишь паромщику, и через Стикс к богу Аиду. Ну так что, картошечки?
Скалочников кивнул, соглашаясь немного перекусить. Страх перед смертью заглушил его аппетит, но он собирался выиграть время.
«Может, мне удастся укусить наркомана за палец, когда он будет кормить меня с ложечки. Это, конечно, даже не соломинка вместо спасательного круга, но как же хочется жить!»
Похититель вернулся к столу, заглянул в сковороду и мотнул головой:
— Нет, тут самому мало. Мне ведь еще жить и жить, а тебе уже все равно. Может, просто покуришь на дорожку?
— Не курю я.
— Ну тогда извиняй! — сказал наркоман и вышел из комнаты.
Скалочников с силой дернул рукой, пытаясь сорвать дверную скобу, но только упал на пол вместе со стулом. Этим он изрядно рассмешил своего похитителя, когда тот вернулся.
— Поближе к земле? Это правильно, уже пора! — заявил наркоман, подошел к жертве и снял колпачок с иголки шприца. — Вот и все. До встречи на том свете, дружок!
Скалочников задергался, пытаясь дать отпор своему палачу, даже смог высвободить руку, примотанную к стулу. Но это ему не помогло. Игла вошла ему в бедро, и поршень шприца втолкнул жидкую смерть в глубину мышцы.
Сначала Скалочников ощутил, как немеет нога, затем почувствовал, как тяжелеют веки. Ему опять очень хотелось спать. Закрывая глаза, Алексей понимал, что никогда больше не проснется. Зачем только он тронул эту проклятую Стеллу?
Скалочников однозначно стал заложником чьих-то амбиций. Сажин затеял опасную игру. Артем почему-то нисколько не сомневался в этом. Хитрый он, скользкий, лапки у него сильные, крылышки жесткие, и улететь далеко может, и навредить порядком. Но это не лев, не волк, а всего лишь жук. Никак не более того.
Сначала Сажин похитил Скалочникова, затем пустил следствие по ложному следу, причем не без помощи своего бывшего подчиненного. Как после этого Артем мог верить капитану Стасову, который сидел перед ним? Парень видный, брутальной внешности, однако пальцы веером не раскидывал, сквозь зубы не цедил, пытался быть открытым, хотя и зря. Малахов недобро смотрел на подчиненного.
Стасов все понимал и кривил губы. Не верил ему начальник, не видел в нем своего. Он мог бы сделать вид, что ему все равно, но, похоже, не хотел притворяться.
— Ты сколько лет в розыске служишь? — спросил Артем, хотя и без того все знал.
— Скоро восьмой год пойдет.
Малахов кивнул, оценивая ответ. Восьмой год еще только пойдет. Стасов мог бы сказать про семь лет в розыске, но, видимо, не собирался умирать от скромности.
