Зато кухня была на высоте: смесь греческой, итальянской и средиземноморской, с добавлением русских пельменей и жареного поросёнка. В общем, фьюжн.
Но до доньи Карлотты, уж простят меня местные повара, им было далеко. Примерно так же, как и мне — до просвещенного правителя.
Но они старались, так что и я простр... Постарара... Пострараюсь.
Забыл упомянуть: предоставленные сами себе, мы с де Сигоньяком сначала объелись, как два поросёнка, а потом ещё и напились.
Проснулся я в незнакомом месте. От того, что кто-то пристально на меня смотрит.
Глава 12
Впрочем, никакой опасности от этого взгляда я не почувствовал, поэтому температурить не стал.
Да и не смог бы, даже если б захотел.
Голова была, как бочонок, набитый камнями для лучшей потопляемости. Ни рук, ни ног я не чувствовал вообще. Знал просто, что они есть. Но где-то там, далеко-о-о...
Всё, что я мог сделать, приложив поистине нечеловеческое усилие — это приоткрыть глаза.
На красном стёганом одеяле, прямо у меня на груди, сидело маленькое пуховое существо и таращилось огромными круглыми глазищами.
Сразу вспомнился анекдот. Ты кто? Тушканчик. А что глаза такие большие?.. Ну, дальше вы и сами помните.
— Бэ-э-э... — конструктивно высказался я. В горле пересохло, язык кто-то ловко выкрал, подложив на его место сохлую посудную губку.
— Чо, хреново тебе? — осведомилось существо неожиданно крепким басом.
— 'а...
— Эт ничего, — утешило существо. — Эт — дело поправимое.
Оно махнуло лапкой, и в поле моего зрения вплыл кувшин. Он был запотевший, покрытый прозрачными каплями, и покачивался в воздухе.
Меня данное явление удивило. В том смысле, что может, я всё ещё сплю?..
Присмотревшись, вокруг кувшина я заметил слабое мерцание.
То была фигура прекрасной девушки — всем, между прочим, хорошей, если бы не кинжал, торчащий из области сердца. От кинжала по платью сочилась призрачная струйка крови, что не мешало девушке завлекательно улыбаться и строить мне глазки.
Сделав над собой ещё одно усилие, я простёр руку — так умирающий глава семейства простирает дрожащую длань, дабы в последний раз благословить отпрысков.
— Кт эт? — собрав последние силы, вопросил я.
Девушку было жалко. Всё платье запачкала, бедняжка.
— Призрак, кто же ещё? — удивилось существо. — Их тут мно-о-ого, в замке-то. Да ты не парься. Считай, что это горничная.
Хорошенькая горничная... Кинжал никак не шел из головы.
В руке девушки откуда ни возьмись появился гранёный стакан, который она и наполнила слегка мутным, фосфоресцирующим содержимым кувшина.
— Пей, — покровительственно посоветовало пуховое существо.
Я послушался.
А чего? Если это во сне — то даже интересно. А если нет...
Жидкость прокатилась по пищеводу огненным шаром и рухнула в желудок, как раскалённое ядро. Я подскочил.
Так как я в этот момент лежал, то подскочил плашмя, всем телом, приподняв одеяло и пуховое существо на груди. Казалось, из ушей, ноздрей и других отверстий валит пар.
Рухнув обратно в кровать, я принял сидячее положение и наконец спросил:
— А-а-а?
— Чистейший, тройной перегонки самогон по рецепту твоей прабабки Заремы, — приняло мой вербальный запрос существо. — Мёртвого поднимет. Не то, что упившегося до розовых страусов принца.
Я моргнул. Кажется, существо знало, о чём говорит.
Не обещаю, что пробегу прямо сейчас марафон, но говорить, кажется, могу.
— А ты хто тахой?
— Я-то? — существо поднялось во весь рост, и оказалось, что больше всего оно напоминает человечка, хотя и покрытого лёгким голубоватым пушком. Одет он был в просторные штаны и белую рубашку в красный горох. — Я — Похмельный.
В груди родился неприятный холодок.
— Что ты хочешь этим сказать? — я осторожно взял существо двумя пальцами за ворот рубахи и ссадил на кровать рядом с собой.
— Ну вот бывают домовые, — устроившись поудобнее, принялся пояснять мужичок. — Банники, водяные, лесовики... А я — похмельный. Приписан к Златому Замку вот уже тысячу лет как, дабы облегчать страдания тем, кто не в меру принял на грудь. Понял?
— Э...
В Сан-Инферно я уже навидался всякого диковинного народца. Но что б мужичок с ноготок, который лечит от похмелья...
— Хорошо, давай так, — покладисто хмыкнул мужичок. — Похмелье у тебя было? Было. Семь с половиной баллов по шкале Ерофеева. А теперь?
Я честно прислушался к себе.
Голова прошла, руки-ноги на месте, и даже ощущается некоторая готовность к подвигам.
Показав похмельному большой палец, я спустил ноги с кровати.
И только теперь заметил, что вместо привычных джинс одет в какую-то легкомысленную распашонку с кружавчиками, до самых пят, а на голове имею плотный, закрывающий уши колпак.
Мама, — тихо сказал я, ни к кому особенно не обращаясь. — Мамочка-а-а-а...
Похмельный щелкнул крошечными пальчиками.
Давешняя девушка с кинжалом подплыла ближе, у неё в руках теперь был не кувшин, а небольшая бутылочка. Капнув из неё в крохотную рюмочку, она улыбнулась и протянула мне.
Я покосился на похмельного.
— Опять самогон?
— Обижаешь, начальник, — насупился мужичок. — Настойка на ландышах. Ну, в-основном на ландышах. По рецепту всё той же твоей родственницы, бабки Зарембы. Любой кабатчик в Златограде не задумываясь отдаст правую руку, только чтобы получить рецепт этой настойки. Но мы, замковые слуги, свято блюдём тайну. Дабы не размножать сущности более необходимости.
Я решился. Раз от самогона схлынуло всё похмелье, так и настойка меня не убьёт?
Капля была настолько мизерной, что моментально впиталась в язык. Во рту разлилось ощущение свежести, луговых трав и почему-то яичницы.
— Ну как, хорошо? — с готовностью спросил похмельный.
— Великолепно, — не стал кочевряжится я. — Так бы и сразился с драконом.
— Наш человек, — одобрил похмельный. — Чувствуется в тебе кровь прадеда по отцовской линии, Золтара Шестирукого.
— Шестирукого? — испугался я.
— Прозвание у него было такое, — пояснил похмельный. — Помню как щас: придёт Золик в опочивальню, под утро, рухнет на кровать плашмя, и ну храпеть. А потом проснётся, препояшется двумя мечами, и — на войну. Как начнёт драконов рубать — мечи так и мелькают, так и мелькают. Вот и дали ему прозванье: Шестирукий.
