- Что с тобой?
Подняв на меня мрачный взгляд, Грозовой стискивает челюсти.
- Митрич сказал, что вы целы…
- Царапина.
- В тебя стреляли? – от этой мысли сводит живот.
- Иди… - указывает кивком на дверь.
У меня кружится голова, руки, мелко подрагивая, безвольно падают вдоль туловища.
Что, если бы пуля прилетела в грудь?
- Ирма! – локоть обхватывает рука Митрича и вытаскивает меня из кабинета.
- Поехали домой, завтра утром Старый возвращается. Армагеддон нам всем устроит.
Сам крестный тоже выглядит потрепанным. Внешне цел и даже черный костюм чист, но в глазах беснуется адреналин вперемешку со страхом, а седые волосенки стоят дыбом. И запах – от него пахнет гарью и порохом.
- Кляйс где?
- Там, - машет рукой в конец коридора.
Я тут же шагаю туда. Эхо моих шагов, отскакивая от белых стен, ударяется в барабанные перепонки и бьет по натянутым нервам.
- Ирма, тебя туда не пустят, там операционная.
Толкаю от себя распашные двери и захожу в святая святых клиники.
- Сюда нельзя! – кричит медбрат, парень в синем костюме, шапочке и хирургической маске, - выйдите, девушка.
Но я, даже не глядя в его сторону, иду туда, где стоят, склонившись два медика. На столе, в ярком свете ламп, полностью обнаженный и без сознания лежит Марк.
Чтобы сдержать стон, мне приходится зажать рот ладонью. На нем живого места нет. Весь в кровоподтеках, ссадинах и ранах, с запекшейся кровью в густых волосах и резаной раной на бедре, над которой как раз и колдуют хирурги. Она выглядит ужасно, взбухшая, черно-серого цвета, с воспаленными краями.
Вдохнув запаха испражнений, крови еще чего-то отвратительного, едва сдерживаю рвотный позыв.
- Ирма, выйди, - звучит голос одного из хирурга, Аркадия Семенова, хорошего знакомого дяди.
Я с трудом киваю. Бросаю взгляд на то, что когда-то было лицом Марка и на ватных ногах иду на выход.
Боже… от увиденного меня колотит так, что я заплетаюсь в собственных ногах. Что они с ним делали?! За что?!
Выхожу в коридор и падаю на лавку.
- Ну? Посмотрела? – налетает на меня Митрич.
- Это ужас…
Раньше, в детстве, мне не раз приходилось видеть раненых. Тогда у нас в усадьбе был свой врач, и даже небольшой перевязочный пункт, где проводились несложные операции и процедуры. В городских больницах лечить наших людей было небезопасно, поэтому туда старались обращаться только в самых крайних случаях. На дому извлекали пули, штопали раны и ставили капельницы.
Видом крови меня не испугать, но тогда это были какие-то абстрактные мужчины, а сейчас – Марк.
- Что они с ним делали?
- Отмудохали хорошенько. Говорят, он явился в клуб Антона и стал требовать встречи с самим Шумовым…
- Идиот…
- Вытащил ствол и начал палить в потолок…
Я мысленно стону. Это же надо быть таким долбо@бом! Как он дожил до 28 лет?
- Шумовские кинули его в тот подвал, не знаю, чего хотели от него, но, кажется, каждый день пичкали психотропными, чтобы не шумел.
- Врачи что говорят?
- Заштопают, подлечат, прокапают – будет как новенький.
Повернув голову к Митричу, заглядываю в светлые глаза.
- А дальше что? Куда мы его денем, когда он поправится?
Крестный вытягивает короткие ноги, складывает руки на животе.
- Не знаю. Думать надо, - цокает языком, - мне кажется, Шумовы уже знают, кто за Крысенышем приходил. Как бы проблем не было…
Тут Митрич прав – проблемы будут. Открыто нам никто не предъявит, но пакостей ожидать следует.
Домой возвращаемся тремя машинами. Я еду с Вадиком, Митричем и Алексом. Крестный, устроив голову на подголовник, тихонько похрапывает. Грозовой сидит на переднем пассажирском в черной футболке, из-под рукава которой выглядывает марлевая повязка.
Не могу на нее не смотреть. Это из-за меня его ранили. Я сознательно подвергла его жизнь опасности. Из-за Кляйса отправила его под пули.
Закрыв глаза, втягиваю носом воздух. На секунду представляю, что его могли убить и тут же чуть не давлюсь подкатившим к горлу комком.
- Больно? – спрашиваю, когда сонный Митрич вывалился из машины и поплелся в сторону дома.
- Это моя работа, - прохладно отвечает Алекс, явно намекая, что отныне наши отношения за ее пределы не выходят.
- Мне жаль, - шепчу тихо в удаляющуюся спину.
Смотрю ему вслед, пока он не скрывается за домом, и только после этого иду спать.
А утром просыпаюсь от грохота двери о стену. Подскочив на кровати, леденея от ужаса, смотрю на возвышающегося надо мной дядю.
- Ты, что, бл@ть, творишь?! Ты куда лезешь, сука?!
Я молчу, сижу на коленях в кровати, готовая к наказанию. Дядя орет минут десять, не замолкая. Называет меня последними словами, а в конце смахивает с моего косметического столика все баночки.
- Прости…
- Прости?! Ты хоть понимаешь, что наделала?! Шумов же только и ждал повода развязать войну! А ты ему его на блюдечке принесла!
- Я не могла оставить его там умирать, - всхлипываю громко, - они бы его просто убили…
- Тебе-то какое дело? Ирма, ты амнезией страдаешь? – нависнув надо мной, указывает вытянутой рукой куда-то в сторону, - эта гнида тебе чуть жизнь не сломала!
- Я помню!
Дядя пораженно качает головой.
- Тебя Грозовой-то чем не устраивает? – понижает голос и подается ко мне, - любит. Уважает. Или тебе это не подходит?
- Прекрати, - выдавливаю, чувствуя, как краска заливает лицо.
- Нравится, когда об тебя ноги вытирают, да?
- Хватит! – ору, заткнув уши.
Достали! Неужели им не ясно, что я не достойна такого, как Алекс?
Глава 16.
Сидя за большим овальным столом столовой, опустив глаза, ковыряюсь в своем ужине. Дядя все еще беснуется. Досталось всем: и Митричу, и Алексу, и, само собой, мне.
В условиях, когда дядя, наконец, выходит на новый уровень, возлагая огромные надежды на новое месторождение, наша выходка более чем некстати.
- Пришлось на всех карьерах охрану усилить, - ворчит, многозначительно на меня поглядывая, - не дай Бог, спалят технику!
- Там же нет посторонних… - вякаю еле слышно.
- В позапрошлом году тоже не было, - фыркает на меня, - а два экскаватора сгорело.
