«Что ты как мямля? — рассердился Борис. — Задал вопрос — получил ответ. И переходишь к следующему!»
«Дай я сам, — спокойно, но требовательно сказал я, и Горин, кажется, меня понял. — Так, как мне самому удобнее».
Я намеренно сделал акцент на слова «сам» и «самому», чтобы подчеркнуть: в вопросе получения информации мы с напарником солидарны, однако у каждого свои методы. Единственное, с чем я, пожалуй, сейчас соглашусь, это с тем, что надо быть поуверенней.
— Не знаю, — тем временем ответила Ирина, но из-за ее напряженного взгляда мне показалось, что у нее есть своя версия. А может, я просто выдаю желаемое за действительное. — Полиция тоже задавала мне этот вопрос. И ответ мой, поверьте, был тем же. К сожалению, я не представляю, кому мог помешать молодой бармен. Разве что тому, у кого нет ни совести, ни принципов…
И вновь мне почудилось, будто она знает немного больше.
«Не доверяет», — выдал свой вердикт Горин.
— Тогда скажите мне вот о чем, — я решился задать важный вопрос, ответ на который мог многое прояснить. — Я помню, что у Саши была татуировка на руке… Видел, когда он нам наливал напитки.
— В восточных культурах это символ мудрости, — неожиданно улыбнулась Ирина. — А в славянской мифологии, например, это бессмертие. Увы, это всего лишь поверье…
Она замолчала, и я понял, что сейчас лучше всего тоже не говорить ничего.
— Игиги, или младшие боги, чье имя дали вам, носителям искры, — вновь заговорила Ирина. — Кто-то считает, что вы пошли от драконов. А они — тоже ящерицы.
— А Саша верил в драконов? — осторожно спросил я. — Или в мудрость?
— Он верил в то, что любой человек должен тяготеть к самосовершенствованию, — глядя куда-то мимо меня, ответила женщина. — И в то, что развитие не зависит от происхождения. Его одинаково достойны и аристократы, и бедняки. В России, в Северо-Американских Штатах, в Афганистане и Южно-Африканском Союзе. Возможно, все люди носят в себе искру игига. Просто мы пока еще не поняли, как ее разбудить. И довольствуемся тем, что она бывает у избранных.
— Может, и так, — согласился я. — С другой стороны, никто ведь не знает, как было бы лучше: когда каждый в мире игиг или когда все обычные люди… Я понимаю, что это странно слышать от носителя искры, и все же…
«Вот не стоит», — предупредил Горин.
— Порой мне кажется, — я мысленно отмахнулся от него, — что боги или кто-то еще, кто заведует нашим мирозданием, напрасно внесли в него такое неравенство. Ведь именно из-за этого появляются те, кто убивает и грабит, пользуясь своей силой. И лично мне, поверьте, стыдно, что нас с ними объединяет наличие искры.
«Фух, — выдохнул напарник. — Иногда ты все же бываешь приятно непредсказуем. Я-то боялся, что ты сейчас как ляпнешь: мол, хочу в такие моменты стать обычным человеком. Выглядел бы как олигарх, который рассказывает бедняку, будто бы ему страшно завидует… Или как бабник, проповедующий кастратам высокие принципы».
— Я знаю, что игиги бывают разными, — ровным голосом, между тем, сказала Ирина. — Вы не в ответе за убийцу моего сына. Но в ваших силах найти и наказать виновного в его смерти. Потому что большая сила — это еще и большая ответственность. Как у нас, врачей… Не навреди. Игиги в какой-то мере тоже врачи. Только исцеляют не отдельных людей, а все общество — от заразы под названием преступность.
Она замолчала, а я не нашелся сразу, что ответить. Ведь, по сути, Ирина права. Только я бы все же сказал, что мы не врачи. Мы — лекарство. Лекарство, которое в больших дозах тот еще яд… Поэтому нами управляют корпорации. Так что это скорее Рябушинский суровый доктор, выписывающий рецепт. А еще бывает, что и врачи ошибаются. И тогда может произойти катастрофа…
— Спасибо вам за компанию, Спринтер, — прервав мои размышления, наконец, снова заговорила Ирина. — Я бы рада помочь в расследовании. Но мне нечего вам больше сказать. Медику из пожарного департамента не за что мстить, убивая близких. А сейчас извините, но мне пора на кладбище — к мужу и сыну.
Я тут же вспомнил рассказ Нюхача о том, что Сафронова потеряла в один день обоих близких людей.
— Мне жаль, — твердо сказал я. — Если вспомните еще что-то важное, отправьте сообщение на мое имя через телеграм-бота. Поверьте, я тоже очень хочу отыскать того, кто это сделал.
Ирина, помедлив, молча кивнула и ушла, захватив с собой пустую чашку. Я чувствовал недосказанность, мне хотелось задать ей еще вопросы. Но я понимал, что давить на нее сейчас — это перекрыть возможность на продолжение разговора в будущем. И Горин, что удивительно, со мной согласился.
«Узнали, конечно, мало, — посетовал он. — Я бы даже сказал, ничего не узнали. Но ты, кажется, завоевал ее доверие. В следующий раз она точно не отвернется, когда тебе потребуются ответы. А то и сама позвонит первой».
Я кивнул в ответ на слова Горина, но в моей голове билась сейчас совершенно другая мысль. Ирина напомнила мне о том, что я до сих пор не дошел до могилы сестренки. Не потому, что забыл, и не потому, что не было времени. Просто это никогда не было чем-то простым. Ведь каждый раз я словно бы заново переживал тот самый день.
Но сейчас я твердо решил принести туда пирамидку, которая все это время словно бы жгла меня — будь она на руке или в кармане костюма. Только нужно сперва добежать до дома и переодеться. К Оле я должен прийти как Дима Стрижевский, а не как игиг по имени Спринтер.
От этих мыслей меня отвлек вызов по защищенному каналу. Звонила Фортуна, которая теперь все чаще выполняла задачи нашего координатора. Никто не был против, тем более что у нее это неплохо получалось. Интересно, чего она хочет сейчас? Надеюсь, в Торжке ничего не случилось, и я все же успею на кладбище.
— Слушаю, — я ответил на вызов.
— Доброе утро, — своим обволакивающе приятным голосом сказала Фортуна. — Сегодня свободный день, и я подумала, что можно еще раз помучить лабиринт. В городе все спокойно, так что…
— С удовольствием, — я согласился, хотя в душе неприятно кольнуло из-за истории с Ехидной. — Но только мне нужно закончить кое-какие семейные дела. И тут же прилечу. Самой быстрой в Торжке мухой.
— Разумеется, — даже не видя Фортуну, я понял, что она широко улыбнулась в этот момент. — Семья — это важно. Семья может сделать нас сильными. И, наоборот, слабыми. Всегда помни об этом.
— Спасибо, — я завершил связь.
Последняя фраза девушки показалась мне странной, но я списал это на общее напряжение, словно висевшее все эти дни над нами.
***
На Богословском кладбище было пустынно и тихо. Мало кто приходит поговорить с усопшими в будни, разве что пенсионеры. Но и их сегодня почему-то не наблюдалось. С другой стороны, оно и хорошо, любопытные взгляды мне ни к чему.
У нашей семьи был родовой склеп под Санкт-Петербургом, однако родители не повезли туда Олю на погребение — им хотелось, чтобы она осталась в Торжке. Там, где начала свою недолгую жизнь и где ее завершила. Могилку Оли было легко найти по ухоженной живой ограде и светлому памятнику. Маленькая графиня Стрижевская смотрела на меня смеющимися глазами с чуть запылившейся фотографии, и я снова почувствовал невероятную горечь, что всегда настигала меня здесь, в последнем пристанище младшей сестренки. Снимок был старым, потертым, но именно он возвращал к жизни самые приятные воспоминания. Те самые, которые по злой иронии судьбы беспощадно били наотмашь реальностью. Она мертва.
