— Ты же шутишь, да?
— Немного, — Фред ехидно ухмыляется. — Но предупредить тебя из гендерной солидарности был обязан.
— Спасибо. Но послушай, — решил блеснуть школьным курсом политэкономии я, — для внутреннего спроса нужен капитал. Для капитала — буржуазия. Получается, Джулиана готовит буржуазную революцию? Но если Перидора свергнут, то кто будет нашим заказчиком?
— Ох уж эти мне русские, — расхохотался Фред, — в личной жизни у вас непременно Тургенев, в обществе — Достоевский, а в экономике — Карл Маркс! Нет, Майк, в жопу революции. Они вредят бизнесу.
— Но как тогда?
— Не скажу! Это не спортивно! Догадайся сам! Тем более, ты русский, у тебя должен быть исторический опыт.
— Ну хоть намекни!
— Ладно, — снисходит к моему интеллектуальному убожеству Фред, — давай продолжим аналогию с паровозами. Что ещё, кроме товаров, перевозят по железным дорогам?
— Э… — озадачился я. — Людей?
— Теплее, но далеко. Крестьянам ехать некуда и незачем, а у аристократии полно свободного времени, они и на карете доберутся. Кроме того, пассажироперевозки всегда убыточны и дотируются из товарных тарифов. Что ещё?
— Ну… ресурсы? Уголь, там, руда…
— Хорошая попытка, но это тоже товар, а мы выяснили, что под него нет рынка. Деревенскому кузнецу не нужен вагон угля и вагон руды, а для промышленного производства у нас нет ни капитала, ни спроса, ни класса собственников. Ещё варианты?
Я усиленно припоминаю, какие вагоны видел на железной дороге у нас. Зерновозы? После пояснений Фреда я понимаю, что тут столько зерна не производится. А то, что производится, потребляется на месте. Цистерны? Но тут не добывают и не перерабатывают нефть. Контейнеры? До контейнерных перевозок нужна глобальная всемирная торговая система. Автовозы? Вообще смешно…
— Сдаюсь, — сказал я пристыженно, — нет идей.
— Войска, друг мой. Войска, — укоризненно покачал головой Фред.
— Но… — мне было что сказать по этому поводу, но тут в комнату без стука влетела Нагма.
— Папа! Катрин…
— Что?
— Ей стало хуже!
* * *
Девочка вся мокрая, температура сорок один и три, стонет в полубреду.
— Что болит?
— Голова-а-а… — голос еле слышен. — Мне страшно, мне страшно, как мне страшно…. А вы знаете, что лошади умирают стоя? Мне надо встать, ведь я лошадка…
Девочка порывается вскочить, но руки не слушаются, и она валится обратно на подушки.
— Уходи, папа, уходи, мама! — бормочет она, глядя в пространство. — Вы хотите, чтобы я умерла. Умерла-умерла, вот такие дела!
Она неожиданно смеётся, хотя личико перекошено от боли.
— Я не буду вас любить, ведь я лошадка. Я буду Нагму любить, она не хочет, чтобы я умирала стоя. Стоя в стойле. Стойло чтобы стойко стоять стоя…
— Па-а-ап! — говорит Нагма испуганно. — По-моему, она описалась!
— Нарушения функций органов малого таза, — отвечаю я. — Психомоторное возбуждение, галлюцинации, парез конечностей. Энцефалитная симптоматика.
— Всё плохо, пап?
— Отвратительно, дочь. Давай чемоданчик, попробуем купировать хотя бы патогенетически. Преднизолон, дексаметазон, ибупрофен…
— Пап, она же не умрёт? Я не хочу! Я к ней привязалась, блин! — на щеках Нагмы мокрые дорожки от слёз.
— Я не знаю, милая, — отвечаю я, наполняя шприц, — коревые энцефалиты одни из самых тяжёлых. Даже в стационаре смертность до четверти пациентов, а тут совсем не стационар. У меня полевая аптечка, а не реанимационная палата. У меня нет антигипоксантов, ангиопротекторов, антиконвульсантов. Мне нечем купировать отёк мозга, если он будет, нечем снять генерализированные судороги. В этом я не так уж сильно отличаюсь от местных, с их маковым отваром и кровопусканием…
— Будешь рисовать? — сообразила дочь. — Я бы сама, но лечить у тебя лучше выходит. Наверное, потому что ты врач. Видишь, что не так, и как должно быть.
— Теконис просил, чтобы ты не рисовала Катрин, — вспомнил я.
— Ага, я сегодня полдня рисовала их старшего, Биринта. Его почему-то нужно, а малышку почему-то нельзя. Странный этот твой Теконис.
— Ты себе даже не представляешь, насколько! — кивнул я. — Давай постель поменяем. Я её подниму, ты вытащи мокрое и постели сухое, там в шкафу полно белья. Потом переоденем.
— Конечно, пап.
Я взял на руки горячего, трясущегося, что-то неразборчиво бормочущего ребёнка. Она совсем маленькая и лёгкая. Нагма быстро сбросила всё с кровати на пол и притащила новую перину с простынями.
— Вот чистая ночнушка, — подала она кружевную тряпочку.
— Давай оботрем её сначала. Влажными салфетками.
Уложив девочку обратно в постель, взял блокнот с нагмиными набросками старшего принца. Симпатичный мальчик.
— И как тебе Биринт Перидорович?
— Ну, ему десять, — сказала Нагма, помогая мне с гигиеной пациентки, — все мальчишки в этом возрасте ужасно противные.
Подумав, она добавила:
— Да и потом, в общем, тоже.
— У некоторых это проходит, — заверил я её. — А теперь тащи сюда фонарь и дай мне скетчбук. Всё возможное я сделал, пора переходить к невозможному.
* * *
— Она умирает, — сказал Перидор утвердительно.
Его Величество не подходит близко и старается не смотреть на дочь. Я не виню его. Император не может позволить себе слабость, на нём не один ребенок, а тысячи. Отгородиться эмоционально, вести себя так, словно худшее уже случилось, — не самый плохой способ пережить ситуацию.
— Состояние очень тяжёлое, — не отрицаю я. — Но я делаю всё возможное и даже больше. Шансы есть.
— Не так уж вы всесильны, как говорите… — Перидор развернулся на каблуках, звякнув шпорами, и вышел.
Кажется, я дурно влияю на наш корпоративный имидж, но ничего не поделаешь — чудо всё никак не случается. Медикаментозное лечение помогает слабо, а референс не то, чтобы не берется. Берётся. Я вижу, как должен измениться мир. Но стопка набросков ребёнка в кровати так его и не изменила. Может быть, этот мир не хочет меняться в нужную мне сторону. А может, Теконис прав, и мой странный орган, который работал с Великим Фракталом Мультиверсума, просто выработал свой ресурс. Даже если этот орган я сам и есть. Творческий климакс.
Девочке не становится лучше, она зависла на грани и может оказаться по любую её сторону с вероятностью примерно равной. Нагма вся извелась, но тоже ничем помочь не может. На запрет она наплевала почти сразу, сначала помогая рисовать мне, потом попробовала сама — но безрезультатно. Может, и не во мне дело. Иногда так бывает. Возможно, я взял бы этот референс «на рывок», как сделал это со Змеямбой и Калидией, но тогда я, скорее всего, просто умру. И не факт, что добившись результата, а не просто так. И Нагма мне этого не простит, потому что «остаться одной» для неё до сих пор самый сильный страх.
