— Ты не догадываешься?
Она покачала головой.
— Он был по уши влюблен в тебя... Ты ушла от Генри, и он
хотел, чтобы ты ушла и от меня. Он надеялся, что ты кинешься к нему в
объятия...
Теперь, когда все было произнесено, она поняла, что Куинн
прав. Это объяснило и отношение Пери, и ее собственное непонятное чувство
смутной тревоги...
— Он с самого начала потерял из-за тебя голову, а ты не
обращала на него внимания и явно отдавала предпочтение Генри. Он безумно
ревновал и отчаянно боролся против вашего возможного брака. Именно от отчаяния
он кинулся ко мне, хотя и не мог предвидеть, чем все это кончится... Когда ты
исчезла и Генри узнал, в чем дело, разразилась буря. Пери выставили за дверь.
Для него это было потрясением. Он признался мне, что потом, когда его чувство к
тебе прошло, он раскаивался в своем поступке, пытался исправить положение,
прислал мне твою фотографию с Бомонтом...
— Если бы он вообще не вмешивался... — печально произнесла
она.
— Должен заметить, что Пери не во всем виноват. Если бы в
его словах не было ни грана истины, я бы тут же отмахнулся от них...
— Но этого не было! — не выдержала она. — Все, что он тебе
рассказывал, или искажение, или просто ложь. Мы с Генри испытывали взаимную
привязанность, и не более.
— Он оставил тебе половину состояния, — безжалостно напомнил
Куинн.
— Я не знаю, почему он это сделал, я не просила. И уж во
всяком случае я не брала у него ни денег, ни подарков.
— Сегодня, когда я надавил на Пери, он признался, что
сочинил это, чтобы заставить меня приехать.
— Но ты охотно всему поверил, — с возмущением заметила она.
— Поэтому ты решил, что Генри подарил мне эти сережки?
— Ты все еще отрицаешь это?
— Разумеется.
Казалось, Куинн теряет терпение.
— Но послушай, ведь теперь уже все это не имеет значения,
так почему бы тебе не сказать правду?
— Но это и есть правда. — Она бессильно махнула рукой. — Я
знаю, что они особенные и, как ты говорил, таких не купишь на базаре. Но я не
понимаю, почему теперь, когда ты узнал, что Пери обманывал, ты все еще
считаешь, что они мне достались от Генри.
Он вздохнул.
— Даже если бы Пери не сказал ни слова, я точно знаю, что их
подарил тебе Генри.
— Так вот, ошибаешься, он не дарил мне их.
— И даже на прощанье?
Она вскочила на ноги.
— И даже на прощанье! И я их не брала! — Он все еще считает
ее воровкой.
— Послушай, — ровным голосом сказал он, — мне безразлично,
даже если ты их взяла. Они прекрасны. Я не упрекнул бы тебя, если б ты
поддалась искушению...
— Ах, как ты добр!
— Я всего лишь хочу, чтобы ты призналась...
— Не в чем мне признаваться. Я не поддавалась искушению, я
не брала их.
Взглянув ему в лицо, Элизабет поняла, что напрасно теряет
время. Она присела на корточки и, положив руку ему на колено, подняла на него
глаза:
— Ну пожалуйста, Куинн, поверь мне.
— Я хотел бы тебе верить. — Он помолчал. — Но не могу.
Голова у нее бессильно опустилась, руки повисли.
Он сказал почти грубо:
— Нечего изображать из себя... — И осекся. Потом взял ее за
плечи и поднял. — Пошли, у тебя совершенно измученный вид. Тебе пора в постель.
Мне кажется, ты еще не оправилась от вчерашнего стресса. — Обхватив ее за
талию, он повел ее к лестнице. — Пока ты не успела расположиться, я возьму себе
подушку и одеяло.
— Подушку и одеяло? — Она взглянула на него. — Это еще
зачем?
— Я подумал, ты захочешь, чтобы я спал на диване.
Единственное, чего она от него хотела, — это чтобы он ей
верил. Но если пока этого не добиться, что ж, она потерпит. Она выбрала свой
путь и не отступит и не позволит самолюбию встать между ней и Куинном.
— Нет, — ровно произнесла она, — я не хочу, чтобы ты спал на
диване.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Элизабет шевельнулась и открыла глаза. Еще только светало,
но уже щебетал воробей с неуемной радостью, вслед за ним и скворец затянул
утреннюю осанну.
Она лежала на спине. Рука Куинна покоилась чуть ниже груди.
Его загар четко выделялся на фоне ее сливочной кожи.
Решение не поддаваться уязвленному самолюбию было
вознаграждено. В ее сонной голове всплыло воспоминание об их ночи любви.
Осторожно повернув голову, Элизабет стала смотреть, как спит
ее муж. Он лежал на боку лицом к ней.
Крупные черты, суровое лицо. Но обычно иронически
прищуренные глаза закрыты, а решительные губы расслабились. Это, да еще слегка
взъерошенные волосы и длинные ресницы делали его лицо... почти беззащитным.
Элизабет вдруг задохнулась от острой жалости, и любви, и
тоски по тому, что могло бы быть. Словно что-то почувствовав, он открыл глаза.
Она улыбнулась ему. Ее взгляд был полон тепла и нежности, и
на мгновенье в его глазах появилось выражение, которое она хотела бы видеть в
них всегда, но уже в следующую минуту взгляд затуманился, как будто Куинн
вспомнил что-то такое, о чем предпочел бы не вспоминать.
Она вздрогнула и вернулась к реальности.
— Чем собираешься заниматься сегодня? — спросила она ровным
голосом.
Он приподнялся на локте:
— Надо еще разобраться в сейфе Генри, посмотреть кое-какие
тетради, так что после завтрака думаю вернуться в Солтмарш.
— Один?
— Можешь не ехать, если тебе не хочется.
— Я хочу поехать.
— Хорошо. — Неясно было, доволен он или нет.
Она не смогла удержаться от мучившего ее вопроса:
— Ты решил, что делать с домом?
— В каком смысле?
— Ты говорил, что подумаешь, не продать ли его.
— А ты не хочешь, чтобы я его продал?
— Генри был бы против.
— Боишься, что меня будет мучить совесть?
Она чуть было не сказала «нет», но передумала и произнесла:
— Да.
Отвернувшись, он спросил:
— Решила делать все по-честному?
— В какой-то степени.
Лицо у Куинна посветлело, в уголках глаз побежали лучики
смеха.
— Тогда скажи мне вот что: ты действительно не любишь есть в
постели?
— Смотря по обстоятельствам.
— Каким?
