—Канцлера Бестужева,— он наклонился ко мне и перешёл на шёпот,— арестовали! П-пришли к нему. Вот, говорят, ордер, а он с-сардонически улыбается и заявляет: «Вы, мол, сейчас меня под локотки возьмёте, а колесо, оно к-крутится. Время пройдёт, и я за каждым приду».
Оболенский от выпитого начал заикаться сильнее.
—Г-говорят, успел з-зараза все д-документы сжечь. Все п-письма в камин бросил! Н-ничего так и не н-нашли. Н-но его всё равно к-казнят, уж очень на него матушка-императрица с-сердита. С-сказывают, он жену Петра Фёдоровича, наследника, п-подбивал на г-государственную измену. Только д-доказать ничего не могут.
Да, друг Оболенский, плохо у вас в Тайном приказе сотрудников готовят. Выпил чуток, и уже на откровенные разговоры потянуло. Пусть не тайны государственные выбалтываешь, а всё равно не дело такие разговоры вести. Впрочем, Оболенский мелкий исполнитель, с него и спрос небольшой, а судя по званию, его в Тайный приказ из кавалерии забрали. Но в любом случае, работа с сотрудниками поставлена из рук вон плохо.
—А какой он, Пётр Фёдорович? Хорошим императором будет?
Секунд-ротмистр криво усмехнулся.
—П-пруссаков сильно любит. Сказывают, императора Фридриха д-другом зовёт.
—Нехорошо,— я покачал головой,— ой как нехорошо, когда мы с ним воюем.
—Х-хороший ты человек, Константин Платонович,— Оболенский хлопнул меня по плечу,— п-правильный, с пониманием. Вон как твоё семейство тебя любит, как отца родного. Марья Алексевна за тебя просила, беспокоилась. А она, знаешь, кто будет? Крёстная моей сестры, вот так вот.
Он наклонился ещё ближе и шепнул мне на ухо:
—Ты ведь бежать хотел, Константин Платонович, да? Признайся, хотел?
Глава 14
—Иван Иваныч
—Хотел, по глазам вижу,— Оболенский пьяно хихикнул.— Все хотят сбежать, когда мы приезжаем.
Он взял бутылку и попытался налить себе ещё. Увы, по столу разлилось больше, чем попало в стакан. Эк его развезло, болезного, наверняка здешнее пойло жуткая дрянь, не зря мне его вкус не понравился.
—Да-с, хотят убежать, а не могут. И ты бы, Константин П-платоныч не смог. Вон, видишь того, что с усами?
Пальцем он указал на одного из солдат — самого хмурого, с длинным тонким носом и пышными рыжими усами.
—Видишь? Эт наш унэ… уня… унюкум, во! Думаешь, самый обычный? Не-а! У него особый Талант, редкостный. Ежели захочет, он всю эту магию в бараний рог скрутит.
Покачнувшись, Оболенский руками изобразил, будто выжимает мокрую тряпку.
—Если бы ты попытался напасть или убежать, он бы всю поместью ка-а-а-ак накрыл, ка-а-ак магию придавил, и всё. Никто бы даже не пикнул. Мы бы тебя под белы рученьки да сразу в цепи.
Оболенский снова захихикал и потряс головой.
—Тогда бы ты точно в Сибирь поехал, даже без разбирательств. Побежал — значит, есть на тебе грехи,— он погрозил мне пальцем,— без суда можно ссылать. Матушка-императрица разрешила, да.
—А раз не побежал?
—Ну-у-у-у,— он неопределённо покрутил ладонью,— начальство решит. Ты, главное, не боись. Если бы тебя подозревали в чём, бумагу бы выписали «доставить с надзором». А в твоей просто «доставить». Я так думаю, начальство поговорить с тобой хочет. Может, ты знаешь чего или умеешь особое. Умеешь? Чувствую, что умеешь! Вон глаза какие хитрые.
На стул рядом со мной запрыгнул вернувшийся Мурзилка. Морда кота была испачкана чем-то тёмным, и он принялся усиленно вылизываться.
—Вот!— Оболенский поднял палец к потолку.— И кот у тебя правильный, боевой! Нам тоже на службу таких котов надо. Чтобы преступника цап когтями и держит. Коты маленькие, в любое окно пролезут. Под мундиром принести можно. А то собаки боятся магии, не хотят всяких… Ик! Всяких… Ик!
На секунд-ротмистра напала икота, заставлявшая его подпрыгивать на месте. Он хотел ещё порассуждать насчёт котов для Тайной канцелярии, но сбивался после каждого слова.
—Милостивые господа.— К нашему столику подошёл хозяин трактира.— Позвольте вас побеспокоить.
Я махнул рукой, разрешая ему говорить.
—Ваше благородие, прошу меня покорно простить, но ваш, если можно так сказать, кот…
—Что мой кот?
—Он в некотором роде изволил выходить во двор, и случилась некоторая баталия.
Оболенский резко перестал икать и уставился на хозяина трактира.
—Да-с, ваше благородие. Ваш, как я говорил, кот напал на моих собак. Прямо зверем на них кинулся, стал драть, аж шерсть клоками летела.
Мурзилка, внимательно прислушивавшийся к разговору, ощерил пасть. Будто специально показывал острые клыки.
—Ваше благородие, три хвоста отгрыз, одной собачке чуть лапу не оторвал. Как же я без собачек-то? Трактиру без собак никак нельзя. А котик ваш прямо зверствовал не по чину, убытки причинил. Возместить бы надобно…
Уронив стул, Оболенский вскочил и заорал на хозяина трактира:
—Что?! Кот тебе собак подрал? Значит, дурные собаки были, раз такой мелкий зверь их покалечил! Негодные собаки! Да как ты, смерд, вообще вздумал денег просить? И у кого?! У дворян деньги вымогаешь? Может, это ты сам своих собак топором порубил, чтобы копейку с приезжих слупить? А?! Ну-ка, отвечай — злоумышлял против дворянства? Против матушки-императрицы мятеж задумал? Я вот сейчас тебя в кандалы!
Секунд-ротмистр потянулся к шпаге, стоявшей возле стены. Но пошатнулся, уронил и шпагу и бутылку со стола, да и сам чуть не упал, с трудом сохранив равновесие.
Солдаты, услышав шум, подбежали и окружили нас плотным кольцом. Двое подхватили Оболенского под руки, а третий подобрал шпагу.
—Ваше благородие, вам отдохнуть надобно. Идёмте, от греха подальше.
Оставшиеся оттеснили хозяина трактира в сторону, и оттуда послышалась пара глухих ударов.
—Нет,— раздался сдавленный стон,— ошибся, господа. По недомыслию хулу возвёл.
Толпа вокруг стола быстро испарилась. Хозяин сбежал, Оболенского отвели в комнату на втором этаже, а солдаты вернулись в свой угол к недопитым штофам.
Около меня остался только один человек — тот самый усач.
—Разрешите,— он указал на стул, где ранее сидел секунд-ротмистр,— ваше благородие.
Последние слова он сказал таким тоном, что у меня не осталось сомнений.
—Вы ведь дворянин, сударь.
Усач сел и пожал плечами.
—Это не имеет значения, Константин Платонович.
Он понюхал стакан, из которого пил Оболенский, и скривился.
—Надеюсь, вы не пили эту гадость? Нет? Ну, и правильно, здесь ничего путного подать не могут.
Вытащив платок, он брезгливо вытер пальцы после стакана.
