—Капец какой-то,— Илья смотрит на струю воды, бьющую в окна на третьем этаже.— Вроде проводка накрылась, но это ещё не точно. Глянь на ректора. Покойники в морге и то красивее.
Илья молчит, но надолго его не хватает:
—Прикинь, до крыши вспыхнуло, там внутри только угли останутся. Говорят, что по документам все перекрытия во время ремонта поменяли, проводку новую сделали, отчитались. А оно, видишь как, по документам одно, на деле не корпус, а факел.
—Да уж, если правда, то я никому не завидую…
Обухов прищуривается, обводит толпу пострадавших взглядом и останавливается на Дарье.
—Рыжая вон как рыдает, аж жалко её, хоть она и зануда. Плешь мне проела! Говорю, сделаем мы твой проект в срок, всё будет, так нет, грызёт меня и грызёт. А сейчас плачет… чёт трогательно очень…
Он показывает на Дашку, а я про себя усмехаюсь.
—. Где им сейчас найдут новые комнаты? Если подтвердится инфа о поддельном отчёте, другие корпуса тоже ведь закроют на проверки. Да и вообще, всё забито,— продолжает мысль Илья, а у меня вдруг рождается странный план.
Дикий и невозможный. Я пытаюсь его от себя отогнать, но он настойчиво прогрызает дыру наружу.
От него обязательно будет куча проблем, но я рискну, потому что оставлять Синеглазку наедине с бедой мне не хочется. Особенно, когда у неё такая мамаша и Ясе просто некуда деваться.
—Слушай, а соседний с нами дом ещё не сдали?
—Не-а,— отмахивается Илья, но вдруг в его взгляде появляется осознание.— Думаешь, это хорошая идея?
—Отвратительная, но ничего лучше я придумать не могу.
—Прикольно,— хмыкает Илья.— Только они не согласятся…
—Значит, надо убедить,— хлопаю его по плечу и иду к толпе испуганных девушек.
20.Ярослава
Господи, какой пожар-то сильный. Я таких ни разу не видела. К слову, единственный пожар, которому я была свидетельницей,— загоревшийся много лет назад сарай нашего соседа-алкоголика. А тут смотрю на искры, дым коромыслом и ощущение, что все мои надежды горят, все перспективы и счастливое свободное будущее вне Красновки.
Меня уже не душит паника — приступ быстро прошёл, как и не было. Сейчас на меня навалилась апатия, и если бы не хлюпающая носом Дашка, я бы вовсе замерла столбом и меня силой пришлось бы оттаскивать.
Что делать-то? Куда идти? Апатию сменяет страх. Хочется, как маленькой девочке, визжать и прыгать, испугавшись монстра. А монстр поистине огромный, и имя ему Неизвестность.
Наконец Даша берёт себя в руки и даже экзальтированная Ивашкина перестаёт заламывать руки. Мы, как три древних истукана, просто стоим, переплетая пальцы, держимся друг за друга.
—Ясь, я вот… смотри,— Даша подбородком дёргает, на что-то внизу лежащее указывает.— Я что успела, то собрала. Не знаю, может, всё ценное и сгорело, но я старалась.
Выдёргиваю руку, падаю на корточки рядом с огромным рюкзаком. Роюсь, сама не знаю, что найти пытаюсь. Но, найдя тетрадку в твёрдом переплёте, испытываю облегчение. Будто бы именно она — самая главная моя ценность, но дневник — это доказательство. Доказательство для Демида, и пусть делает с ним, что хочет.
Прижимаю к груди тетрадку, плачу, и из меня наконец выливаются все страхи и дикое напряжение, сковывающее ледяной коркой всё внутри.
—Ты зачем на земле сидишь?— голос Демида пробивается ко мне сквозь шум в ушах, чужие крики и эмоции.
Поднимаю голову, встречаюсь с тёмными глазами, в которых отблески огня и невозможная глубина. Такая, которой не должно быть в двадцатилетнем парне.
—Я не на земле, а на корточках,— носом шмыгаю, растираю по лицу остатки слёз.
—Большая разница,— хмыкает и рывком поднимает меня на ноги, словно котёнка.— Вообще, сколько можно туда пялиться?
Будто бы злится и намеренно поворачивает меня спиной к пожару.
—Но оно же всё горит…
—Да и чёрт с ним,— он снова умудряется пробиться сквозь все мои эмоции, заслонить собой всё и всех.— Ты всё равно ничего не можешь сделать. Пусть догорает.
—Но как же?..
—Как-нибудь,— кладёт мне руки на плечи, легонько сжимает, и этот простой жест окончательно в себя приводит.— Нечего тут больше делать. Поехали.
—Куда?!— вскрикиваю, но тут появляется Обухов и что-то быстро-быстро говорит растерянной Дашке.
Она совсем синяя уже от холода, голые бёдра покрыты мурашками, а губы дрожат. Её трясёт, и я боюсь, что сляжет с температурой. Мне на неё даже смотреть холодно. Но ведь и на мне вообще-то короткое платье с голой спиной и тонкие колготы. Стоит только подумать об этом, осознать, и меня пронизывает холодным ветром до костей.
Ещё немного, и я соглашусь ехать куда угодно и с кем угодно, лишь бы попасть в тепло и получить чашку горячего чая.
Судя по жалобному взгляду Дашки и прыгающей на месте в попытке согреться Ивашкиной, они со мной солидарны, как никогда.
—Только я без них не поеду,— упрямо рукой указываю на подруг, а Демид смеётся.
—Что, боишься прикончу тебя?
—Не боюсь, но без них не поеду.
Демид делает вид, что напряжённо думает, но в глазах пляшут черти. У-у-у, гад, издевается ещё!
—Ла-а-адно уж,— протягивает засранец и окликает Обухова, а тот зачем-то снимает с себя тёплую рубашку и залихватским жестом повязывает её поверх Дашкиного пледа. Так что рубашка теперь больше на юбку похожа.
Ты гляди, джентльмен, что ли?
Даша удивлённо таращится на его спину, после переводит взгляд на свою новую «юбку» и вдруг, запрокинув голову, хохочет.
Похоже, у кого-то истерика началась.
Наверное, это всё стресс, но вот мы едем в машине Демида по незнакомому маршруту, а мне даже не страшно. Просто смотрю в окно, а на плече тихо сопит Дашка. Лавров включил печку, и я буквально слышу шипение, с которым мы все отогреваемся.
Путь занимает от силы минут десять, и за всё это время никто не проронил ни слова. Даже болтливый Илья сурово молчал, глядя строго впереди себя.
Когда машина останавливается у ворот, Демид оборачивается и окидывает нас взглядом, в котором ничего нельзя прочесть.
—Добро пожаловать,— «оживает» Илья, а Ивашкина смотрит во все глаза на большой дом, что высится за воротами.
—Так начинаются истории о маньяках и пропавших девушках,— мрачно говорит Даша, а Обухов смеётся.
—Да-да, Зануда, у нас там огромный подвал, в котором мы каждую неделю проводим ритуалы. Только ты для такого не годишься.
—С чего это вдруг?
—С того, что твоя кровь ядом пропитана. От неё кто хочешь отравится.
—Ой, иди в пень, Обухов. Наказание ты моё.
