Да какая скорая! Матч на носу! Но спорить, дёргаться и сопротивляться у меня нет сил.
В себя я прихожу в больнице, надо мной белый потолок, в руке торчит игла, а лёгкие будто обручем сдавили. Да что ж за пропасть! Меня болтает по кровати, я свешиваюсь на бок, пытаюсь лёгкие выплюнуть, и у меня почти получается.
Вокруг меня суетятся, дёргают, снова чем-то колят, впрыскивают в вену очередной препарат, оставляют в покое и так по кругу.
В очередной раз из забытья меня выбрасывает зыбкая, но настойчивая мысль. Страшная.
Как на грех, на этот раз в палате никого. Где же все, когда они так нужны? Пытаюсь заорать, хотя голос меня не слушается — вместо него рваные хрипы. Но, наверное, медсестра была неподалёку, потому что прибегает быстро.
—Что такое? Плохо?— она меня щупает, вглядывается в лицо с тревогой, проверяет показания какого-то датчика.
Машу головой — дело не во мне!
—Яся,— выкашливаю имя той, которую я мог заразить.— Яся!
—Тш-ш, Демид, не волнуйтесь. Поспи, не надо напрягаться.
Да ну блин!
—Вы не понимаете,— и снова этот дурацкий кашель, из-за которого виски сжимает от адской боли, а грудь на части разрывает.— Дайте телефон. Где он?
Медсестра скорее догадывается, чем слышит меня. Я сам себя не слышу! Но медсестра все равно меня не понимает:
—Покой положен, а не телефон.
Что за варвары в этой больнице?
—Тогда вы позвоните Ясе. Она могла заразиться!
Я не знаю, что это за чёртов грипп, от которого меня развезло так стремительно, будто катком переехало. Но у Яси слабые лёгкие, в детстве была астма. Если уж меня, здорового во всех отношениях лося, так срубило, её вовсе убить может. И это будет только моя вина, ничья больше.
—Найдите в моем телефоне номер Синеглазки. Позвоните ей, пожалуйста,— я хватаю медсестру за руку, демонстрируя всю серьёзность слов, и она всё-таки кивает и стремительно выходит из палаты.
А я теперь могу вырубаться с чистой совестью.
39.Ярослава
Мне снится ручей. Прохладный, шумный, он течет между камней, и солнце бликует на поверхности. Хочется пить, я тяну руки, складываю ладони ковшом, пытаясь зачерпнуть воды, но ничего не получается — она проходит сквозь пальцы, не касаясь. Мираж да и только.
В горле пожар, я пытаюсь проснуться, добраться до кухни и уже там напиться, но не могу даже с кровати подняться. Что там! Глаза открыть не могу.
В детстве у меня была астма, и я никогда не забуду, какие страшные были ночи, когда казалось, что обязательно задохнусь и не доживу до утра.
Сейчас забытый было страх вернулся, но теперь я особенно беспомощная. Потому что в детстве я звала маму, и она приходила. Сейчас же не приходит никто.
Кое-как поднимаюсь. Там, за стенкой спит Даша, и я стучу, пытаюсь докричаться, и вскоре по ту сторону что-то падает, звучат встревоженные голоса, и сквозь этот шум пробивается гул. Что это? Не понимаю.
—Яся, Яся, что с тобой?— Дашка вырастает надо мной, только гул и звон мешают мне её четко слышать.— Телефон звонит, ты слышишь? Ивашкина, иди сюда!
Снова топот, голоса, споры. И звон.
—Опять телефон!
Мне вдруг становится легче, я всё-таки поднимаюсь, с усилием открываю глаза, но комната плывёт. Хватаюсь за стену, фокусирую мутный взгляд на встревоженных девчонках и, разлепив пересохшие губы, прошу вызвать врача. Хоть кого-то позовите, потому что я сейчас задохнусь, умру. Страшно.
Даша хватает мой телефон и вдруг принимает вызов. Делать нечего, она спрашивает, кто там такой нетерпеливый, а услышав ответ, хмурится и внимательно слушает.
Да что там ещё?
—Да-да, я поняла. Конечно. Такие же признаки. Астма? Яся, у тебя была астма?— в ответ киваю, чуть было от этого несложного действа не сваливаюсь на пол. Спасибо Ивашкиной, она меня крепко держит.— Скорую вызываем!
—Даш?— Ивашкина, кажущаяся мне сейчас призраком, теребит Дашку, а та отмахивается и действительно вызывает скорую.
—Я с перепугу чуть адрес общаги не назвала,— Дашка бросает мой телефон на столик и, подойдя к окну, распахивает его. Ветер колышет занавески, и мне становится легче. Прохладнее.— Ясь, Демид в больнице. Оттуда медсестра звонила.
Всё-таки не зря он был горячий. Мне не показалось!
—Как он?— но ответа уже не слышу.
—Не надо в больницу,— прошу, когда меня выносят из дома, но уже не слышат меня.
На лицо надевают маску, я боюсь этого до ужаса. Пытаюсь вырваться, делаю глупости, пинаю кого-то, но они сильнее. Все детские страхи обрушиваются на меня волной, лавиной, придавливают к земле. Не надо в больницу, пожалуйста.
* * *
—Представляете, мать сказала, что нет смысла ехать,— голос одной из медсестер, заступивших на ночную смену, такой громкий, что кажется способен обрушить потолок.
Это Ниночка, я её первой увидела, когда три дня назад открыла глаза и впервые сама без помощи аппаратуры смогла вздохнуть. Сейчас мне уже легче, хотя я до сих пор встаю с трудом и много сплю. Но тут проснулась ближе к полуночи, и лучше бы спала дальше.
Потому что кажется — Ниночка о моей матери говорит.
С этой внезапной эпидемией тяжелейшего гриппа отделение переполнено, а всех остальных, кто контактировал с нами или переносит болезнь в лёгкой форме, посадили на карантин. Всё это знаю от той же шумной и громкой Ниночки — женщины лет сорока, которая упорно хочет казаться двадцатилетней и запрещает называть себя иначе. А ещё она сплетница, потому я теперь знаю, что у заведующего отделением роман со старшей медсестрой, а какая-то Елизавета родила ребёнка от пациента. Казалось бы, зачем мне эти знания, но зато не скучно.
Но Ниночка полезная. Она сообщает мне о состоянии Демида и передаёт ему новости обо мне по каким-то своим каналам. Он лежит в мужском отделении, но у такого деятельного человека, как Ниночка, кругом связи. Так что пусть болтает, это даже забавно. И полезно.
—Всё-таки дочь, как не приехать?— Ниночка снова громко возмущается, и наверняка это всё слышу не только я.
—Но к нам же всё равно родителей не пускают,— голос Ниночкиной собеседницы тише, и я улавливаю лишь общий смысл.
—Да какая разница? Ты видела, что в первый день тут творилось? Родители чуть двери не вынесли, а теперь передачками нас завалили, обрабатывать продукты не успеваем. А эта,— брезгливо выплюнув последнее слово, Ниночка ненадолго замолкает, и пауза кажется бесконечной,— эта лохудра так мне и ответила, мол, дел дома много, а ехать в такую даль, лишь бензин зря тратить.
—Бедная девочка,— сокрушается незнакомая женщина, а Ниночка поддакивает.
—И ведь девочка такая хорошая, красивенькая, умненькая, а мамаша мегера.
