Хватаю со стола толстую тетрадь в яркой обложке, бросаю её в стену, но она не долетает и, шелестя листочками, пикирует вниз. Следом летит пластмассовый стакан, за ним книга, после упаковка графитовых карандашей, ручки и прочая новенькая канцелярия. Злость не утихает. Перед глазами стоит наглая морда Лаврова, его ухмылка мерзкая, вены на шее, губы обветренные, которые он всегда грызёт, когда занят чем-то важным. Ранки даже зажить не успевают, а Демид снова и снова скусывает тонкую кожу до крови. Псих.
Чёрт, я знаю этого парня лучше всех остальных. Все его шрамы, знаю, помню как получил каждый. Интересно, у него остались те белые полоски на плече — след от моих ногтей?
Я знаю его настолько долго, что, кажется, всю жизнь.
Мне было шесть, ему восемь, когда Демид с мамой переехали в наш благопристойный сонный городишко. Демид был тощим, слишком высоким для своего возраста, долговязым, а волосы, не желая слушаться, торчали во все стороны. Такой смешной. Даже при нашей взаимной ненависти, я умиляюсь ему, прежнему, такому забавному и милому.
Дом по соседству, в который он переехал вместе с мамой, был старым и обветшалым, принадлежал их дальней давно умершей родне и требовал ремонта. Покосившаяся крыша, дырявый забор, поросший сорняком сад и кривые старые деревья с мёртвыми ветками. Не дом, а персонаж фильма ужасов. Помнится, папа на него ругался, говорил, что его снести надо к чёртовой бабушке, чтобы вид нашей красивой улицы не портил.
Когда я увидела Демида и его маму, обрадовалась. Я, маленькая, верила, что дом этот нельзя сносить, что он живой и дышит. Да, я была девочкой с буйной фантазией, которая верила в разные чудеса, мистику и прочее такое. Уж не знаю, откуда во мне это было, потому что семья моя — на редкость приземлённые и скучные люди без намёка на выдумку.
Демида я заприметила сразу. Мне он показался таким взрослым, смешным с этими его торчащими волосами, а ещё он здорово пинал мяч, чем безмерно меня, шестилетнюю, восхитил. Я долго стеснялась, несколько дней подглядывала за Демидом из окна, прикрывшись тонкой занавеской, решалась. Прошла, наверное, неделя, я всё-таки выбежала на улицу, помчалась сломя голову к соседнему двору и остановилась за спиной Демида, переминаясь с ноги на ногу.
Хлоп-бам,— бил о полуразрушенную стену кожаный мяч. Я ждала, когда Демид обернётся, заметит меня. Дрожала всем телом, боясь собственной смелости.
—Ты кто?— от неожиданности я подскочила на месте, вскрикнула пискляво.
—Я Яся.
—Имя какое смешное.
—Красивое у меня имя!— разозлилась, и тощий мальчишка уже не казался мне таким милым и смешным.
—Красивое,— улыбнулся щербато, глаза сощурил, гордо вздёрнув острый подбородок.
—На!— я протянула ему дубовый листик — моё самое главное богатство.— Давай дружить всегда-всегда?
—Чего?— снова хлопнул мяч о стену, а я повторила:
—Дружить давай,— и сбежала.
—Ты куда, дурочка?!— понеслось вслед.
—Сейчас, подожди!
Я убежала в свой сад, где лежала кучка спелых груш. Мама каждый день заставляла меня их собирать, и я складывала урожай горкой на клетчатый плед, греться на солнышке. Я оттянула подол розового платья, накидала туда несколько самых крупных плодов и побежала обратно. Демид был такой худой, что мне, наверное, неосознанно захотелось его накормить.
А может, я просто подлизывалась? Не знаю.
—Что это?— Демид смотрел на меня, как на чокнутую, а я улыбалась во все свои молочные зубы, один из которых немилосердно шатался.
—Груши.
—Клёвые.
—Ешь!— я скинула груши на кривой столик в его дворе и требовательно топнула ногой.— Они вкусные.
—А ты точно дурочка,— хохотнул очень взрослый восьмилетка, но грушу всё-таки взял.
Так мы стали самыми лучшими на свете друзьями. Друзьями, которые через шесть лет превратились в заклятых врагов.
Выныриваю из тяжёлого марева воспоминаний и всё ещё слышу, как за Демидом захлопывается дверь. Резко, с громким хлопком, от которого трясётся косяк и тонким слоем осыпается с потолка штукатурка. Я всё ещё вижу мелкие белые крупинки, которые летают в воздухе. В комнате бардак, а в ушах те самые слова: «Ты дурочка». И правда, дурочка, если трачу бесценные секунды своей жизни на воспоминания о Лаврове, который не стоит ничего, даже того, чтобы на мгновение появиться в моих мыслях.
Может быть, всё-таки переехать к тёте Нине? Эта мысль не покидает меня с того самого момента, как увидела Демида в столовой. Но не будет ли это значить, что испугалась и капитулировала? Снова. Позорно сбежала, признавая победу за Лавровым? Ох…
Беру телефон, нахожу номер лучшей подруги, которая осталась в Красновке, и пишу короткое сообщение:
SOS!!!
Верная Юлька отзывается сразу.
Аларм-аларм! Приём! Центр спасения на связи!
И батарея тревожных смайликов.
Лавров здесь. Юля! Он здесь!!!
Юля — единственная, с кем могу обсудить Демида — мы с самого детства вместе, и всему, что творил Лавров, она прямая свидетельница.
Подруга набирает сообщение, строчка то дрожит на экране, то исчезает, и всё-таки подруга не выдерживает и звонит.
—Подожди, я не ослепла? Ты именно это имела в виду? Где «здесь»? Ты о Демиде Лаврове, гаде и засранце? О нём?
Тараторит, слегка картавя, не даёт слова вставить. Опираюсь попой на край стола, верчу в руке единственный уцелевший карандаш, жду, когда поток вопросов иссякнет. За окном бушует август, в комнате сидеть душно, но гулять после того, как я дважды за день встретилась с Лавровым, не хочется. Уж лучше изнутри запрусь, будет время подумать обо всём.
—Ну, Яся! Что ты молчишь?! Я ж тут места себе не нахожу. Интриганка!
—На все вопросы ответ утвердительный.
Юля присвистывает и вдруг начинает хихикать.
—Нет, слушай, это очень смешно,— уже в голос хохочет.— То есть тебе надо было уехать за сотни километров, начать самостоятельную весёлую жизнь и тут же вляпаться в Лаврова. Ну, блин! Нарочно ж не придумаешь.
—Вообще-то я тебе ради поддержки позвонила,— дуюсь, а Юля обещает быть серьёзнее.
—Что он там делает? Ну, в твоей новой жизни?
—Он в этом же вузе учится,— поясняю, кисло скривившись, и тычу острым краем карандаша в голое бедро.— Представляешь?
Я сообщаю Юльке об утренних приключениях, но даже ей не рассказываю о поцелуях. Не могу, не получается, слова отказываются в предложения складываться, стыдно. Обычно, я с подругой откровенна — у нас нет секретов друг от друга,— но тут молчу, как рыба, об лёд стукнутая.
Сама ещё не решила, как к этому факту относиться, не то что с кем-то делиться. Да и не были поцелуи похожи на милую чепуху из романов. Больше на борьбу или противостояние.
