Девушка задумалась.
— А он не мог покончить с собой? — спросила она.
— Нет, это не было самоубийством. Когда Уоткинса нашли, в
его руках был зажат пистолет.
— И все же он должен был покончить с собой, — произнесла
сиделка тоном человека, уверенного в правоте своих слов.
— Не могли бы вы рассказать, о чем они разговаривали?
— Боюсь, что нет, мистер Селби. Видите ли, подобные вещи мы
обязаны хранить в тайне.
— К сожалению, я вынужден настоять на своем вопросе. Это
важно для следствия. И кроме того, ведь оба участника разговора уже мертвы.
Никому из живых это вреда не причинит.
— Хорошо, мистер Селби. Я постараюсь вам помочь. Правда, мне
удалось услышать очень немного. Доктор не велел ей разговаривать, но тем не
менее сказано было достаточно, чтобы я смогла догадаться, что между ними
произошло. Ее мать умерла, когда она была еще ребенком. Ее растил отец. Он был
человек консервативных взглядов, строгий, с абсолютно железными принципами, но
с нежным сердцем. Девушка убежала с молодым человеком. Она надеялась, что они
поженятся. Но он оставил ее. Потом родился ребенок… Перед тем, как она умерла,
они много говорили об этом ребенке.
— Постарайтесь припомнить, что конкретно?
— Он хотел знать о нем все — где воспитывается и тому
подобное. Он хотел для него что-нибудь сделать, но… О, я, право, не знаю, как
вам описать эту сцену, чтобы вы ее действительно поняли. Она была
душераздирающей. Жаль, что я ничем не могла им помочь. Она лежала в постели и
умирала. Тогда мы уже все знали, что она умрет. И она это тоже знала. И ее отец
знал. Он любил ее и хотел любить свою внучку. Но внучка была для него прежде
всего ребенком, зачатым в грехе. И мисс Уоткинс заявила ему довольно резко, что
если он не выкинет эти мысли из головы, то никогда не сможет ее увидеть.
Очевидно, в ее собственном детстве было много страданий. Она была красивой,
жизнерадостной, эмоциональной — полная противоположность своему отцу… Он сидел
возле ее кровати, чувствовал, как по щекам катятся слезы, и не мог простить.
Его дочь согрешила. И расплатой, посланной ей за прегрешение, была смерть. Это
было наказанием за ее поступок… И она так и не сказала ему ничего про внучку.
— Она привезла девочку с собой в Сан-Диего? — спросил Селби.
— По-видимому, нет. Скорее всего, она воспитывалась в
какой-то частной школе. Мисс Уоткинс была на этот счет довольно скрытна. Она не
хотела, чтобы ее отец догадался… А он сидел возле кровати, такой неумолимый,
такой уверенный в своей правоте, такой строгий, что… что я чуть не ударила его.
И я бы, наверное, сделала это, если бы он не был так откровенен, так искренен в
своих чувствах. Он терзал себя. Но был тверд как гранит. Это было проверкой его
принципов, его правды, в противоборстве с ее… И поэтому она унесла свою тайну в
могилу…
— Она не упоминала, зачем приехала в Сан-Диего? Может быть,
подыскивать работу?
— Нет. Очевидно, просто поговорить с ним. Они не виделись
несколько лет. Она думала, что, возможно, произошла ошибка. Она надеялась, что
годы, быть может, смягчили сердце ее отца. Вероятно, она несколько раз писала
ему. Она знала, как его отыскать, потому что он был членом профсоюза плотников.
— В момент аварии она находилась за рулем машины?
— Нет, просто шла по улице. И около десяти часов вечера на
нее налетел какой-то лихач. Водитель был пьян, ему удалось скрыться. Полиция
расспрашивала ее о машине. Насколько я помню, она сумела. сообщить общее
описание и, кажется, назвать одну цифру и одну букву номера. Остальное она либо
забыла, либо не разглядела… Знаете, я почему-то так и подумала, что ее отец
покончит с собой. Он ужасно тяжело воспринял смерть Марсии. Конечно, он считал,
что это было наказание, и все такое, но ведь было видно, как он любил ее и
тосковал по ней… Он должен был ее любить. У нее был милый, добрый характер. Она
отошла с улыбкой. Да, она тоже любила своего отца, но она не хотела, чтобы ее
ребенок страдал от клейма, которое он для него приготовил. Я никогда не забуду,
как она на него смотрела. Ее взгляд был полон нежности, но в ее глазах было
столько же упорства, сколько в его.
— Что произошло с ее вещами? — спросил Селби. — Быть может,
в ее чемодане имелась какая-то подсказка к тому, где следует искать ребенка?
— Тут я ничего не знаю. Когда она к нам поступила, с ней не
было никаких вещей. Подобравшая ее санитарная машина доставила ее в интенсивное
отделение, а потом ее перевели к нам. Сначала было ощущение, что она
выкарабкается, но у нее оказались серьезные внутренние повреждения. Она
оставалась в сознании до самой последней минуты. Она сидела в постели,
откинувшись на подушках, и все слабела, слабела, глядя в глаза своего отца. А
он держал ее руку и плакал как ребенок, но рот его был по-прежнему сжат, словно
лезвие бритвы. Знаете, нам, медсестрам, приходится видеть много всяких
жизненных ситуаций… и смертей. Но этот случай был самым ужасным из всех, какие
я помню. Самым ужасным и… ненужным. Ведь забудь он свои окаменевшие, несгибаемые
принципы, дай волю чувствам, и сегодня его внучка была бы с ним.
— Большое вам спасибо, мисс Диксон, — бросив взгляд на
Сильвию Мартин, произнес прокурор. — Думаю, что вы помогли нам несколько
прояснить ситуацию.
— Я рада, что узнала, чем все закончилось, — ответила она. —
Эта мысль не давала мне покоя. Если я вам еще понадоблюсь, мистер Селби, вы
сможете разыскать меня здесь, в больнице.
Селби поблагодарил ее, взял Сильвию Мартин под руку, и они
пошли к выходу. Уже снаружи дрожащим голосом она произнесла:
— Дуг, ну разве я смогу когда-нибудь стать х-хоро-шим
р-репортером, если буду так р-реветь каждый раз, когда дело оборачивается
плохо…
Он обнял ее за талию и молча повел к машине. В салоне,
промокнув глаза платочком, она сказала:
— Наверное, из-за того, что мы столько о них думаем, мне
начинает казаться, что я хорошо знала этих людей. Я чувствую, что они мне
гораздо ближе, чем многие из тех, кого я вижу ежедневно. Сейчас они уже мертвы,
их не воротишь, а мы все еще подглядываем в их жизни… Так бывает, когда видишь
на экране актрису, которой больше нет среди нас. Ты видишь ее счастливой,
обаятельной, играющей свою роль, и в тебе смешиваются сразу три ощущения, сразу
три различных восприятия ее: первое — это образ, который тебя увлекает и
захватывает, второе — талант актрисы, твое восхищение ею и, наконец, глубоко
под всем этим, пульсирующее где-то в уголке сознания понимание того, что ее
больше нет. И перед тобой раскрывается тайна жизни, вещи делаются
торжественными и значительными, и… О, я не могу объяснить тебе это, Дуг. Ты не
то чтобы пугаешься, нет. Душу охватывает ощущение мира и покоя, ты осознаешь
ненужность, мелочность большинства своих переживаний, своей обывательской
эгоистичности. Ты только подумай, каким надуманным, ужасно ненужным был этот
барьер, который Уоткинс воздвиг между собой и своей дочерью.
