Наверное, я об этом думала с самого момента своего возвращения, наверное, всерьёз размышляла о том, что для всех и для меня отдельно будет лучше, если я уйду весной, например в конце апреля. Я считала, что к этому времени достаточно потеплеет, чтобы иметь возможность спокойно ночевать в лесу, и к стенам Кантона снова вернутся животные, что значит, что у Эльфрика станет меньше проблем с охотой. Кто знает, может быть, лишившись меня, он подтянул бы в свои напарники Дельфину или Олуэн. Скорее Дельфину, конечно… А у меня бы было достаточно времени, чтобы найти подходящее место для обустройства нового места жительства. За полгода я бы точно успела соорудить себе в дальнем лесу что-то более-менее похожее на дом, нашла бы какую-нибудь пещеру в одной из скал, пики которых виднеются далеко на юге, замаскировала бы вход и подходные пути, оформила бы достойное кострище…
Лишь теперь я осознаю, что всерьёз планировала это сделать – уйти из Кантона в одиночку. Возможно, мне оставалось всего несколько недель, прежде чем я наконец осознала бы, что действительно ухожу, прежде чем ушла бы. Но всё изменилось. Мой план рухнул ещё до того, как я поняла, что он у меня действительно есть, что он реален и что это не какое-то банальное, беспочвенное мечтание. Теперь же о том, чтобы воспользоваться тоннелем, чтобы покинуть Кантон хотя бы на несколько минут, не могло быть и речи. Волчьи вопли еженощно раздирали пространство за стенами Кантона. Иногда они звучали и днём, но всё-таки больше ночью. Их было много, они были совсем близко, ликторы на стенах, казалось, сходили с ума, потому как количество слышимых нами выстрелов никак не могло соответствовать количеству попаданий в цель, а волчий вой за стенами тем временем с каждой ночью только возрастал.
Прошли месяцы, а помощь из Кар-Хара пришла только один-единственный раз, спустя неделю после объявления РЧП. Если бы не эта подачка столицы в виде состава скорого поезда, заполненного продовольствием, медикаментами и оружием, Кантон бы уже давно пал под беспощадной мощью башмака голода. Но с тех пор, как спасительный состав остановился в Кантоне-А, Кар-Хар больше не отзывался. Никакой помощи, никакой связи – ничего. Ликторы не комментировали связь со столицей, но, исходя из их общего настроения, всем было понятно, что над нами нависла опасность катастрофических масштабов. Мы остались одни, в самой настоящей западне, запазухой имея лишь неоправданную и несуразно неправдоподобную надежду на то, что Кар-Хар рано или поздно всё же вспомнит о нас – о том, что на окраинах Дилениума есть такой Кантон-А, что здесь остались люди и они умирают от голода… Вот только, что если Кар-Хара больше нет? Я ни с кем не делилась этой мыслью, потому как она казалась жуткой даже для меня, однако я никак не могла от неё отделаться. Откуда взялись эти чудовища? Почему их так много? Может быть, они напали на Кар-Хар, может быть, его уже нет, может быть и других Кантонов тоже больше нет или они, как и мы, держатся на последнем издыхании?..
До сих пор мы успешно выживали. Если бы не те припасы, сделанные Эльфриком несмотря на дичайший риск, кто-то из нас, почти наверняка, уже бы начал загибаться от голода. Но вчера последние остатки этих запасов закончились. Рис иссяк первым, с обменом сахара мы покончили ещё в конце мая, и сейчас у меня за пазухой прятался пакет с последними ста граммами соли. Обменяю их на три буханки свежего хлеба и на этом всё – дальше подамся в воровство и, если преуспею, смогу избежать порки или сразу виселицы на площади. Сейчас у ликторов в приоритете именно виселица, как эффективный вариант уменьшения количества голодных ртов, так что в настоящее время порка – это, пожалуй, мечта любого схваченного за руку вора.
Я иду по потрескавшейся пыльной брусчатке и не обращаю никакого внимания на косые взгляды, бросаемые людьми в мою сторону. После моего возвращения в Кантон люди отчего-то стали беспочвенно бояться меня и потому, по возможности, сторонились моей персоны, только если не были торговцами или ворами – с этими представителями общественной прослойки в “А” я сотрудничала на регулярных основах, выгодных для обеих сторон. Прежде, чтобы меня боялись касаться мужчины, мне приходилось носить алый браслет “зараженной”, который для меня в своё время достала Дельфина. После моего возвращения подобные игрушки мне стали без надобности. Откровенно говоря, мне даже в какой-то мере нравилось вызывать в людях благоговейный страх перед своей персоной. Может быть тем, что с момента моего возвращения в Кантон до меня ни разу не попытался докопаться ни один ликтор, может быть еще потому, что теперь со мной старались не торговаться особенно скурпулёзные воры и лавочники, из-за чего я порой могла остаться в сильном выигрыше от заключенной сделки, а может быть потому, что мне так было проще: когда тебя боятся, тебе проще выживать, чем когда к тебе тянутся доброжелательные руки, жаждущие затянуть тебя на своё личное дно. Да, в своём новом, неопределённом и странном статусе мне, пожалуй, было комфортнее, чем в прошлом, даже с учётом того, что прошлый мой статус был очень весомым. И всё же, если бы я знала, что стои́т за моей непачкающейся одеждой, кожей и волосами, может быть мне было не так тошно просыпаться по утрам.
Я остановилась у лавки хлеботорговца. Лавка представляла собой обыкновенный перекошенный дом, серый от копоти и грязи, торговля в котором производилась через небольшое открывающееся внутрь окошко, которое теперь, как и большинство окон в Кантоне, было зарешечено. Мы с Эльфриком заварили единственное окно в нашем доме ржавой решеткой ещё до того, как этим начали заниматься другие умники в Кантоне. Едва ли подобный способ защиты от мародёрства можно назвать лучшим, и всё же по ночам спать с зарешеченным окном и закрытой на пять замков дверью гораздо спокойнее, чем всю ночь посменно дежурить с винтовкой в руках.
Несколько секунд я оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, почему на улицах так людно, но в поведении людей не улавливаю ничего подозрительного, вроде беспокойства или лёгкой нервозности, за исключением того, что большинство из них следует по направлению к центру. Возможно, причина многолюдности – очередное публичное наказание какого-нибудь вора. Но подобные шоу не вызывают симпатии у местного населения, и потому на них обычно собирается не много народа, в основном родственники попавшегося бедняги…
Квадратное окошко передо мной отворилось и в нём появилось относительно упитанное, и уже только поэтому внушающее уважение лицо булочника, сидящего за прямоугольным торговым столом, покрытым выцветшей ситцевой скатертью, когда-то бывшей красивого небесного цвета.
–Теа, рад тебя видеть,– уверенно кивнул усыпанной сединой головой булочник.
–И я рада тебя видеть, Данк,– серьёзным тоном отвечаю я и перевожу взгляд на женщину, прошедшую впритык ко мне, явно спешащую куда-то в сторону центра.
Данку лет пятьдесят, он высокого роста и крепкого телосложения, у него тусклые голубые глаза, а когда он улыбается, он кажется самым добродушным мужчиной во всём Кантоне-А. Однако в Кантоне сейчас царствует не та обстановка, чтобы улыбаться, да и во время проведения сделок Данк никогда не снисходит до улыбок, как, впрочем, и я. О том же, что этот человек умеет улыбаться, я узнала случайно: увидела однажды, как он играет со своей пятилетней внучкой у бакалейной лавки, в которой подрабатывает его дочь. Вся его семья состояла из трёх человек: он, дочь и внучка, рождённая от ликтора, четыре года назад переведённого в другой Кантон. Говорят, что у дочери булочника и этого ликтора было что-то наподобие “настоящей” любви, однако это не помогло им сохранить связь: она осталась в “А”, он отправился вроде как в “G”, на этом романтическая история себя и исчерпала.
