Увидев краем глаза тень в приоткрытой двери спальни, я тяжело выдохнула. Он всё слышал. И, как обычно, не захочет обсуждать нечаянно услышанное. Может это и хорошо. Мне уже опротивело доказывать ему, что Лив его на самом деле любит, пусть и где-то глубоко в своей тернистой душе. Может, на самом деле, нет? Может, она и вправду его не любит. Так зачем же я вру ему, пытаясь убедить его в обратном? Может быть, ему будет достаточно того, что рядом с ним буду я одна? Но и я не всегда с ним рядом, всё реже и реже…
Сначала Конан со своим желанием пристрелить Рейнджера, теперь Лив с её высказыванием о существовании Кея. Все вокруг меня как будто вступили в тайный сговор о выведении меня из себя.
Я никогда прежде не курила и не хотела попробовать, но сейчас мне вдруг захотелось именно искры перед глазами и дыма во рту. И я знала только одно место, в котором могла бы отыскать желаемое.
Глава 27
Я курила медленно, но наслаждения не получала. Может быть потому, что это был мой первый раз.
Конан искал меня целый день, а я целый день пряталась от него. Знала, что он ищет меня, из долетевших до моих ушей слухов: сначала Лив сказала о том, что он приходил в мои апартаменты, затем случайно встретившаяся мне в лифте Крик сообщила, что Конан интересовала обо мне у всех членов пятой коалиции, после, уже вечером, когда я притащилась в “Поющего Поэта”, Хуффи написал мне на пропитанной пивом салфетке о том, что Конан дважды заходил сюда и спрашивал обо мне.
Лучше бы нам не видеться. По крайней мере сегодня.
Байярд сегодня не на шутку разошелся. Читал свои стихи очень громко, и все как на подбор крайнего настроения. Сделав очередную затяжку, я посмотрела в его сторону – поэт стоял в центре зала, он собирался выдать очередной шедевр. Все пребывали в восторженном ожидании – что же он скажет ещё?!– и я была солидарна с присутствующими, ощущала такой же душевный подъём, хотя и через призму своих собственных переживаний. Набрав воздух в лёгкие, поэт начал читать:
Прошли года славы и поволоки,
рождённые в битвах, крайне жестоких,
и в шкурах ягнят вновь пришли к власти волки,
в честь правды ввели публичную порку,
вот только тут есть одна оговорка:
прав будет лишь тот, кто является волком.
Звучит колокол, зовёт всех на площадь -
никто не идёт сквозь тёмную рощу,
боятся упасть, а потом не подняться,
боятся с свободой мнимой расстаться,
расстрела боятся, удара боятся…
А в рабстве остаться, нет, не боятся.
Нам нужен герой. Нужен, как воздух.
“Да кто ты такой?”,– коль не нюхавший порох.
И всё же – и всё же – и всё же не сломлен
герой-человек, который свободен
сказать всем в глаза всего лишь три слова:
“Ты тоже!.. Ты тоже!.. Ты тоже свободен!”.
Нам нужен герой. Нужен, как парус
новых времён. Не старый Янус.
Нам нужен свет. Не в конце коридора:
Свобода! Свобода! Свобода! Свобода!
Коль время пришло – подавай же свой голос,
время не ждёт, не седеет, как волос -
время уйдёт и оставит картинку:
в ней ты иль раб, иль с свободой в обнимку.
Только тут есть несмешная заминка:
жертва собой – неизбежность-дубинка.
Здесь уравнение проще простого:
нет среди нас ни единого то́го,
кто избежит внешней расправы -
помним: здесь только волки правы, -
значит нас ждёт не на жизнь поединок.
Кто ты?.. Кто ты?.. Кто на картинке?!
Нам нужен герой. Нужен, как воздух.
“Да кто ты такой?”,– коль не нюхавший порох.
И всё же – и всё же – и всё же не сломлен
герой-человек, который свободен
сказать всем в глаза всего лишь три слова:
“Ты тоже!.. Ты тоже!.. Ты тоже свободен!”.
Нам нужен герой. Нужен, как парус
новых времён. Не старый Янус.
Нам нужен свет. Не в конце коридора:
Свобода! Свобода! Свобода! Свобода!
Нет “лучших времён” – их нельзя дождаться.
За них нужно выстоять. Нужно сражаться!
Если ты с жизнью не хочешь расстаться -
заставь не других – себя подниматься
и ровно / хромая / тащась по асфальту
не лепту внести, но отдать ту плату
свободе себя, дорогих и любимых…
Не слаб ты. Ты -
один из сильных!
Нам нужен герой. Нужен, как воздух.
“Да кто ты такой?”,– коль не нюхавший порох.
И всё же – и всё же – и всё же не сломлен
герой-человек, который свободен
сказать всем в глаза всего лишь три слова:
“ТЫ ТОЖЕ!..
ТЫ ТОЖЕ!..
ТЫ ТОЖЕ СВОБОДЕН!!!”.
Нам нужен герой. Нужен, как парус
новых времён. Не старый Янус.
Нам нужен свет. Не в конце коридора:
СВОБОДА!
СВОБОДА!
СВОБОДА!
СВОБОДА!!!
Толпа взорвалась. Последнюю строку стихотворения кричал весь зал. Публика в буквальном смысле неистовствовала. От услышанного и в моей душе расцвёл буйным цветом бунт. Я чувствовала, что бунтую против чего-то очень нехорошего, какой-то системы, в которой ещё не разобралась, но с которой уже была несовместима. Люди же вокруг меня кричали так громко, что здесь и сейчас можно было если не оглохнуть, тогда надолго приобрести звон в ушах. Это было сильно. Всё. Поэт. Стих. Публика.
Быстрым движением затушив недокуренную сигарету в пустой потрескавшейся пепельнице, я встала со своего места и направилась к выходу. Здесь стало слишком душно, мне не хватало воздуха и я чувствовала, что мне необходимо проветриться. Свобода-свобода-свобода-свобода… Слово, которое звенело в моих ушах, которое в этом городе я слышала слишком часто и всегда с жаждущей интонацией: от Лив, от Мускула, от Волос, от приведшего меня сюда в первый раз музыканта, от себя самой.
Уже дойдя до конца барной стойки, я оторвала свой взгляд от собственных ботинок и вдруг увидела Конана по другую сторону панорамного окна бара – он направлялся сюда и так как не смотрел в окно, всё ещё не видел меня. Растерявшись, я поспешно обогнула барную стойку и нырнула за чёрную штору, из-за которой обычно появлялся Байярд. Когда штора уже закрывалась за мной, я увидела, что Байярд заметил этот мой манёвр. В следующую секунду он, подняв руки над головой и оторвав от меня взгляд, обратился к вошедшему в бар Данну:
