Рот посмотрел на свои большие наручные часы в круглой оправе:
–Уже скоро девять часов, Пайк. Ступай-ка ты домой и попытайся выспаться – это важно для твоего дела. И вообще, трудоголизм убивает,– говоря эти слова, он поднялся и начал надевать на свои плечи заметно помятый пиджак.– Мой тебе совет: проводи больше времени со своей семьёй. Отдыхай. На выходных сходи в кино: говорят, сейчас показывают неплохую комедию. Поверь, своевременное расслабление тебе может помочь больше, чем постоянное пребывание в режиме активного напряжения.
…Выходя из кабинета Рота я думала о том, что не для того я всю свою жизнь была трудоголиком, чтобы в назначенный час вдруг выйти из “режима активного напряжения” и тем самым сдать позицию. Но я не испытывала негативных эмоций из-за последних слов своего босса. Кадмус Рот был семьянином до мозга костей. Он был женат уже двадцать лет, его восемнадцатилетняя дочь, единственный ребёнок в семье, поступила в колледж в этом году, а жена, слабая на лёгкие, через осень лежала в больнице, так что дома Рота сейчас ждали только трое котов. Не сомневаюсь в том, что этой осенью, лишившись общества любимых жены и дочери практически одновременно, этот человек чувствует себя крайне одиноко. А одиночество притупляет. Иначе бы он не советовал мне проводить больше времени со своей семьёй. Забыл, что семьи у меня нет.
***
Может быть я и не стала бы следователем в уголовном отделе полиции Роара, может быть я открыла бы цветочный или книжный магазин, или со временем превратилась бы – с чем провидение не шутит – в примерную домохозяйку, однако подобные размышления кажутся мне бредом. Я не помню себя вне желания быть тем, кем я являюсь сейчас.
Мои родители, Раймонд и Роберта Пайк, были докторами – оба работали в родильном отделении при местной больнице. Тридцать два года назад они оба не вернулись домой с ночной смены. Их, а вместе с ними и одну из рожениц, которую должны были выписать на рассвете грядущего дня, пристрелили. Прямо посреди больничной палаты. Каждому всадили по одной пуле 5,6 калибра прямо в сердце. Убийца сбежал. Его так и не нашли. Как и не нашли младенца убитой роженицы – мальчик пропал без вести. Кто являлся отцом того ребёнка, было неизвестно. Близких родственников у той женщины не нашлось, а её многочисленные знакомые ничего не могли рассказать о её беременности и по какой причине кому-то было важным украсть её ребёнка несмотря ни на что. Несмотря на три трупа, два из которых были моими родителями. Отцу было только двадцать восемь лет, матери всего лишь двадцать шесть. Я осиротела в три года. В ту злосчастную ночь я, как всегда в ночные смены родителей, ночевала у старшей сестры отца, тёти Сигрид и её мужа Грэга. С тех пор я так и осталась жить с ними.
Мы стали жить в доме моих родителей, так как у Грэга и Сигрид на тот момент не было собственного жилья, но потом, когда я окончила школу и поступила в полицейскую академию, они купили прелестный домик в деревне, расположенной в пятидесяти километрах от Роара, и наконец осуществили свою мечту жить в глуши, вдали от цивилизации, практически в лоне природы. Они завели себе лабрадудля, разбили фантастический палисадник и занялись выращиванием овощей. Пока я училась в академии, они по несколько раз в месяц приезжали в Роар, чтобы присматривать за домом, который теперь отошёл мне, когда же я вернулась в город и вновь заселилась в дом, они, по-видимому, перестали видеть надобность в своих приездах сюда, а я всегда была слишком занята – сначала учёбой, потом работой,– чтобы часто с ними общаться, а позже еще и навещать их. По итогу на протяжении последних пятнадцати лет мы видимся по два-три раза в год, но зато регулярно созваниваемся один раз в месяц.
Сигрид была на пять лет старше моей матери. У неё были проблемы со здоровьем по женской части, в результате чего на момент моего осиротения она уже знала о том, что никогда не сможет иметь собственных детей. Думаю, отчасти поэтому с вопросом моей опеки не возникло особенных проблем: иСигрид, и Грэг сразу же взяли ответственность за моё существование на себя. Если бы они этого не сделали, я бы наверняка попала в фостерную семью*, так как других родственников у меня в наличие больше не имелось: дедушек и бабушек я не знала, у матери не было ни братьев, ни сестёр, а у отца были только старшая сестра и её муж.
(*Фостерные семьи – это профессиональные семьи, которые временно берут на воспитание и реабилитацию приемных детей – до момента, пока им не найдут постоянных приемных родителей или не вернут к кровным).
Грэг с Сигрид из разряда хороших родственников. Они всегда любили меня. А как же иначе? В детстве я была впечатляюще миленькой девочкой, а и им откровенно не светило обзавестись собственными детьми, так что, несмотря на то, что я, по факту, всю свою осознанную жизнь чувствовала себя “ничейной”, я выросла во вполне спокойной обстановке, без абьюза и в принципе без давления со стороны. За что я благодарна Грэгу с Сигрид, так это за то, что они не стали примерять на себя роли моих родителей: они как были для меня дядей и тётей, так ими и остались. С самого начала своего сиротства я понимала, что мои папа и мама умерли, зато у меня всё ещё оставался дядя Грэг, бравший меня с собой на рыбалку и возивший на деревенские ярмарки, и была тётя Сигрид, умеющая готовить мои любимые оладьи и любящая складывать мою одежду ровно. В разные периоды моей жизни у меня даже были волнистый попугай, панк-стрижка и коллекция серег в ушах, и в носу – то есть мои опекуны были не из тех, кто тяжело переносил бунтарский подростковый возраст и запрещал своему воспитуемому пробовать всё, что плохо в него вливается или втягивается через фильтр. Благо у меня, в отличие от многих моих ровесников, голова на плечах всегда крепко или почти крепко держалась. Однако даже правильно установленная на плечи голова не помогала мне держать в целостности свои кулаки. Я часто дралась. По-разным причинам, но, как мне казалось тогда, исключительно из благородных побуждений. В основном я заступалась в школе за более слабых детей, которых большинство выбирало для травли. Меня боялись из-за этого. Потому что я могла быть с обидчиками слабых не менее жестокой, чем они сами позволяли себе быть по отношению к своим жертвам. Однажды я сильно разбила нос спортсмену, пытавшемуся стянуть юбку с моей одноклассницы, в другой раз я заставила очередного абьюзера проглотить кусок мела, которым он разукрасил похабными словами рюкзак недавно переведённого в наш класс парня. В основном я заступалась за слабых в случаях, когда меня просили об этом сами угнетённые, но не всегда. Иногда, становясь свидетельницей насилия, я самостоятельно вступала в игру. Самый жестокий случай моего подавления насилия со стороны подавляющего большинства произошёл в моём семнадцатилетнем возрасте. Я была отличницей, спортсменкой, уверенно шла на золотую медаль, чтобы после без каких-либо запасных вариантов поступить в полицейскую академию, поэтому в выпускном классе старалась не слишком уж светиться с распусканием рук, чтобы случайно не получить серьёзный выговор и не засветиться на внеурочных занятиях, но правда заключалась в том, что я ни разу за свою жизнь так и не смогла уговорить себя на компромисс по отношению к агрессорам. Так было и в тот раз – я снова не смогла закрыть глаза и пройти мимо. У нас в школе, на два класса младше моего, учился карлик. Его, кажется, звали Грир. Отличный был парнишка, хотя я с ним вообще никак не контактировала. Просто видела его в коридорах, знала о его нашумевших математических способностях и вскользь видела по его поступкам, что он очень сильно отличается от остальных детей, но не столько ростом, сколько врождённой добротой и даже некоторой мудростью. Он ни разу не поднял руку ни на одного своего обидчика, хотя вполне мог бы уложить каждого из них одним прицельным ударом в пах. Не то чтобы его все очень сильно обижали, так как у него было и достаточно много друзей, и, судя по всему, потенциальные обидчики достаточно сильно боялись его старшую сестру, которую я никогда не видела, но о которой местные хулиганы любили говорить, как о разрушительном урагане. Однако инциденты нападок на этого парнишку всё же случались. Подобный инцидент случился и в тот день, когда я задержалась после занятий в очередной спортивной секции. Вроде бы я тогда занималась дзюдо. Да, определённо точно это было дзюдо, так как я в тот момент была одета в чёрное кимоно. Шла по коридору и заметила, как трое парней из параллельного мне класса волокут этого младшеклассника Грира в мужской туалет. Когда я зашла туда, они уже топили его рюкзак в унитазе и ждали от парня ответной реакции, но он никак не реагировал, просто стоял сжав кулаки. Заметив меня, идиоты сразу же начали пошлить на тему того, что я ошиблась дверью и, промахнувшись, попала в мужской туалет, однако закончить свои пошлые шутки им было не суждено. Двоих я моментально поставила на колени прицельными ударами между ног, третьего, скрутив, поволокла к открытой кабинке и, держа его за волосы, опустила головой в унитаз, зная, что что-то похожее в конце прошлого учебного года он проделал с каким-то младшеклассником. Нажав на кнопку смыва, я заставила его напиться и только после этого отпустила, едва не вынудив бедолагу захлебнуться. Когда я обернулась и направилась за следующим козлом отпущения, парни стартовали со своих мест и, несмотря на боль между ног, удрали прежде, чем я успела бы их подвергнуть линчеванию. Когда же я осталась в мужском туалете наедине с тем парнем, Гриром, он сказал мне что-то вроде: “Ты пострашнее моей старшей сестры будешь”. На это замечание я ему ничего не ответила. Мы не общались с ним ни до этого инцидента, ни после, хотя после у нас и было предостаточно возможностей, так как этот случай ни для кого из нас не прошёл стороной. Я подвергла физическому и психологическому насилию сынков богатеньких родителей, так что избежать вызова Грэга с Сигрид на ковёр к директору школы и внеурочных занятий для сложных подростков на сей раз мне не удалось. Те же три придурка, любители похвастаться силой за счёт слабых, хотя и заметно поникли из-за популярности “пивших из унитаза парней”, из-за чего с ними ни одна девчонка после не хотела целоваться, даже несмотря на их прошлую славу среди слабого пола, на внеурочные исправительные занятия не попали – загремели только я и тот младшеклассник. Справедливости в сем было мало: ладно я, признаю, перешагнула границу дозволенного, но как можно было в принципе представить, чтобы этот душка-карлик мог кого-либо поить из унитаза? Однако этот инцидент всё-таки не испортил моих планов с полицейской академией. Просто получила по завершению старшей школы Роара серебряную, а не золотую медаль. Честности ради стоит признаться, что если бы в момент того или любого другого своего заступничества я вдруг узнала, что мой выбор лишит меня золота, я бы не остановилась даже под угрозой лишения всех возможных медалей. Скорее всего я бы даже вступила бы в колоссальный сговор со своим внутренним протестом и в итоге перевыбивала бы все передние зубы всех слабаков, мнящих себя сильными лишь потому, что могут себе позволить обижать слабых, в результате чего я бы неминуемо вылетела из школы пробкой и, как следствие, не стала бы следователем. Это сейчас я понимаю, что насилие не выход, но тогда я была менее мудрой, чем тот карлик, и более безбашенной, чем я есть сейчас.
