Незадолго до смерти госпожи Марла завела-таки ухажёра. По крайней мере, так сочли слуги, когда девушка, с которой Марла спальню делила, проболталась, что нынче соседка её редко когда в своей комнате ночует. А после кончины Кассианы и вовсе с этим ухажёром сбежала, потому как из дворца Марла исчезла раньше, чем тело хозяйки огню предали.
– Если желаешь, я могу сходить в обитель, попросить Бришойни разыскать Марлу, – предлагает Илзе. – От нюха Бришойни никому не скрыться, ни под этими звёздами, ни под твердью земной, ни в бездне морской.
Я медлю, взвешивая, пытаясь просчитать все вероятности.
– Если девушка осталась в столице, то, разумеется, Бришойни её найдёт, где бы она ни затаилась. Но если она давно покинула город… или, пуще того, вслед за госпожой сошла…
– Думаешь, Марлы уже нет среди живых?
– Может статься, что и нет. Сама посуди, доверенная служанка, юная девушка да не из этих мест родом – и вдруг исчезла без следа, испарилась, точно вода на солнце, стоило её госпоже в лихорадке сгореть? Даже если она и впрямь с мужчиной сбежала, то вряд ли по одной лишь любви. Скорее опасалась чего-то, от того и бежала…
– Или кого-то, – подхватывает Илзе. – И знала она куда больше, чем должно.
– Заметил ли кто из других служанок, что за передачки были?
– Говорят, что на записки похоже, а порою и безделушки: то камешек простой, то цветок, то книга.
– Записки и цветы? – смотрю выразительно на Илзе, и губы её изгибаются в понимающей полуулыбке.
– Верно мыслишь, звезда моя.
Оглядываю новую спальню, хотя здесь никого, кроме нас двоих, нет, и понижаю голос, хотя мы и так шепчемся в сумрачной тени оконной ниши, будто опасаясь, что у стены нас могут подслушать.
– У Кассианы самой был возлюбленный, – произношу вслух вещь удивительную, не часто случающуюся меж императорских жён.
Всякому мужу незазорно искать удовольствий вне брачных обетов, а государю и фрайнам – иметь фавориток и содержанок, но жене, арайнэ ли, фрайнэ, цветущей юности или плодородной зрелости, должно чтить что венчальные символы, что супруга своего, хранить себя в чистоте, верность блюсти мужу и роду и на других мужчин не глядеть. Негоже благочестивой, добродетельной франне безбожным вайленским многомужницам уподобляться или вести себя хуже распоследней уличной беспутницы. И пусть не каждая женщина внимала безоговорочно заветам Четырёх, правилам приличий и общественному мнению – в том числе и при дворе, – однако супруге государя дозволено куда меньше, нежели другим. Её репутации надлежит быть чище первого снега, ни единое пятнышко порока, ни единый намёк на грязные слухи не должен замарать её белизны. Измена венценосному мужу приравнивается к измене родной стране и порою может стоить жизни. Не всякая императрица пойдёт на такое, не всякая рискнёт жизнью и благополучием ради мимолётного увлечения.
А девушка юная и очевидно влюблённая без памяти?
– Вероятно, она знала его прежде, до выбора жребием… оттого и Марлу к себе позвала. Нужен был надёжный человек, проверенный посланник, который не продаст за горсть монет… сама Кассиана не могла свободно ходить куда и когда заблагорассудится, да ещё и в одиночку…
– Дворцовым служанкам Кассиана не доверяла и правильно делала. Рассказали мне – рассказали кому угодно.
– Думаешь, ему известно? – уточняю едва слышно.
– Известно, – Илзе человеческими пороками не удивишь. – И ему, и фрайну Рейни, и всем, кому надо. Они о том распространялись ещё меньше, чем об отравлении Верены, но чтобы вовсе ведать не ведали? Нет, – усмехается Илзе, – всё-то они знали распрекрасно.
Что ж, придётся спросить самой. Быть может, и судьба Марлы уже известна и тогда нет резона её искать.
Глава 16
Я не выжидаю слишком долго и задаю вопрос сразу после ужина в моих новых покоях, когда мы со Стефаном остаёмся наедине и рассаживаемся в креслах перед камином в спальне. Это ненадолго, скоро фрайнэ Бромли приведёт Миреллу. До публичного признания дочь будет находиться со мною в этих комнатах, и мы сможем проводить вечера вместе, как раньше. Я радуюсь возможности хотя бы на несколько дней вернуться к подобию прежней жизни, когда обстановка вокруг была во много крат проще, беднее, рядом не суетились слуги и в будущем нашем хватало тумана неизвестности, зато мы обе были свободны, я была сама себе госпожой и только я хранила благополучие моего сердечка.
Стефан отвечает мне долгим пристальным взором, затем отворачивается к огню.
– Блейк упомянул о вашей с ним беседе накануне, – произносит Стефан негромко.
– Надеюсь, фрайн Рейни упомянул и о снедающих меня тревогах, более чем обоснованных в свете недавних событий, – я стараюсь говорить спокойно, ровно, без кусающихся требовательных ноток. – Я понимаю, что публичное признание Миры делает меня… не то чтобы неприкосновенной, скорее… фигурой, избавление от которой уже не поколеблет чашу весов в ту или иную сторону. В какой-то степени Мира мой щит… что не означает, что я готова спрятаться за ним, уверовав в полную свою безопасность. И я хочу разобраться, что произошло в этих покоях несколько лет назад. Так ты и твои приближённые знали о возлюбленном фрайнэ Кассианы?
– Знали. Узнали за несколько дней до того, как она заболела, – Стефан умолкает и продолжает не сразу. Смотрит на пламя взглядом неподвижным, застывшим, словно опустевшим в одночасье. – До венчания Кассиана ни разу, ни словом, ни делом, не выказывала, что я ей… настолько противен. Она была… и похожа на Аурелию, и совсем другой. Улыбалась, танцевала, смотрела мне в глаза без страха, робости, девичьей застенчивости и того заискивающего почтения, что отличает многих придворных. Она выглядела довольной тем, что выбрали её, хотя нельзя сказать в точности, где заканчивалась её искренняя радость и начиналось давление со стороны Элиасов. Да и было ли первое вовсе? Не думай, я не считаю, будто каждая юная фрайнэ должна бросаться мне на шею лишь потому, что я император и отдал предпочтение именно ей. Быть моей суженой и моей женой означает, прежде всего, долг предо мной и Империей, тяжкое бремя, которое многим не по силам. Аурелия его понимала и принимала. И Кассиана тоже… по крайней мере, так мне казалось поначалу.
– Когда всё переменилось? – спрашиваю осторожно.
– Через четыре месяца после венчания. Кассиана всё чаще уклонялась от исполнения… своих обязанностей. Всех обязанностей.
Что недопустимо для супруги государя.
– Давление со всех сторон только усиливалось день ото дня… Кассиана злилась, уже не скрывая истинных своих чувств, кричала, плакала. Иногда украдкой, иногда совершенно не стесняясь посторонних. Мне в глаза говорили, что, похоже, моя супруга ещё хуже моей тётушки, неудачный выбор, недостойная императрица, что лишь навлечёт позор на первопрестольное древо и страну своими выходками и капризами. Элиасы пытались её вразумить… безуспешно. Полагаю, о её возлюбленном они узнали куда раньше меня…
