Я качнула отрицательно головой. Даже если я и знала, то сейчас не смогла бы вспомнить и под угрозой собственной жизни. Отчего-то охватил страх, зябкий, липкий, хотя я не понимала его причин.
— В Афаллии стараются лишний раз не говорить и не вспоминать о том страшном дне. Во время частного визита в приморскую цитадель братец пошел купаться и утонул. Вот так глупо, нелепо и совершенно не по-королевски. Его долго искали и в конце концов нашли выброшенное на берег изувеченное тело, с некоторым трудом опознанное как наш идеальный наследник, вернее, то, что осталось от золотого идеала. Останки эти и были торжественно похоронены в королевской усыпальнице нашего дома. Вместе с надеждами и мечтами всей Афаллии.
— Мне… мне очень жаль,— пробормотала я жалко, неубедительно.
— Жаль вам,— с едким оттенком горького, обвиняющего презрения повторил Александр.— Вам жаль, союзным государствам жаль, половине континента жаль. Он нас предал. Королевство, свою семью. Подвел родителей и предал меня.
— Но…— я теряюсь, не знаю, что сказать,— но ваш брат, он… он же не сделал это нарочно… он ведь не мог умереть специально, вам назло,— произношу и сразу понимаю — зря. Не следовало такого говорить.
— Назло? Пожалуй, вы правы. Вряд ли Георг решился бы умереть исключительно ради того, чтобы навсегда исковеркать мою жизнь. Но, тем не менее, поступил он безрассудно. Зачем он поехал в цитадель, взяв с собой лишь нескольких приближенных, почему пошел плавать, если на море, как рассказывали очевидцы, было неспокойно? Что это было — глупость, храбрость или желание уйти от того, что ожидало Георга как наследника? Он странно вел себя в те последние дни,— принц нахмурился.— Зашел ко мне попрощаться перед отъездом в цитадель, говорил странные вещи… о долге, предназначении, пути, над выбором которого мы не всегда властны… говорил, чтобы я был сильным, смелым и благоразумным, чтобы позаботился о семье и о королевстве, если вдруг с ним что-то случится… Тогда я рассмеялся брату в лицу и спросил, что такого может с ним случиться, а он ответил, что всякое может быть. Примеры приводил, когда другие страны в одночасье лишались первых наследников и вторым сыновьям, если они были, приходилось занимать их место. Поэтому меня раздражают высокопарные рассуждения о долге, поэтому я склонен считать, что Георг нас предал, и предал вполне сознательно.
— То есть…— поведанное Александром с трудом укладывается у меня в голове, с трудом втискивается в рамки моего понимания этого мира.— То есть вы полагаете, будто… будто ваш брат… утонул не по воле случая и богов, а… убил себя?
— Кто знает,— принц нарочито беззаботно пожал плечами.— Доказательств недостойного поведения моего братца все равно нет и проводить расследование бесполезно: во-первых, самоубийство первого наследника не та вещь, о которой следует говорить во всеуслышание, как бы плохо он ни поступил, тень позора прежде всего ляжет на нас, его семью и родных. Во-вторых, это лишь расстроит матушку, а после смерти Георга ей пришлось тяжелее всех. В-третьих, прошлого уже не изменить. Но впредь, дражайшая принцесса, постарайтесь воздержаться от пустой болтовни о долге. За последние шесть лет я вдосталь наслушался подобных рассуждений от отца и всех вокруг и не имею желания слушать нравоучения еще и из уст собственной жены. Раз уж нам придется пожениться, то вам не след забывать, что я стану вашим мужем и господином, а вы — моей женой, матерью моих детей и королевой. Вы никогда не будете мне ни настоящей любовницей, ни другом, ни советником. Вы станете делать то, что должно делать принцессе и супруге наследника, а затем и королеве, будете говорить тогда, когда я разрешу, и то, что я велю вам говорить, и ничего более. Ваш долг — подчиняться вашему мужу и господину, его слово для вас закон, понятно?
Страх усилился, сжимая ледяными щупальцами сердце. Я вдруг впервые осознала остро, с пугающей ясностью, что после свадьбы окажусь полностью во власти незнакомца, называющего себя моим мужем, и он будет волен сделать со мной все, что пожелает, разве что не убьет, и никто в целом свете его не остановит, не удержит, а многие даже и не осудят — законный супруг и в своем праве.
— Александр?— Мартен приблизился к нам бесшумно, словно соткался из воздуха морозного, напоенного сиянием холодного зимнего солнца и чужим, далеким от меня весельем.
Мы остановились, Александр посмотрел вопросительно на подданного, не выказывая ни малейшего удивления, ни недовольства непочтительным обращением.
— Ее высочеству действительно лучше вернуться во дворец,— осторожная просьба мягкой кошачьей лапкой, но я чувствовала острые коготки скрытой угрозы, готовность выпустить их при малейшем намеке на отказ.
— Что же, пусть идет,— согласился принц равнодушно.
— Я провожу Ее высочество.
— Будь добр. Не хотелось бы украсить парк ледяными скульптурами замерших шианских дев,— Александр отпустил мою руку и шагом быстрым, широким пошел дальше по аллее.
Из-под одной из елей выскочила темноволосая фигурка в темно-красном плаще с откинутым за плечи капюшоном, бросилась к принцу, и тот поймал ее в объятия, приподнял над землей и закружил. Надменный, презрительный наследник вновь превратился в прекрасного увлеченного юношу, не замечающего никого, кроме своей возлюбленной. Александр поставил Изабеллу на ноги, поцеловал в губы — на глазах моих и компаньонок,— а девушка без стеснения прижалась к нему.
— Щенок,— процедил Мартен с неожиданной злостью, положил мою руку на свою и потянул за собой, вынуждая отвернуться от страстно целующейся пары.
Из придворных на аллее осталась только Эллина, свита же наследника разбежалась по сугробам, резвящаяся детвора, да и только.
Мартен повел меня в обратную сторону, мои дамы и Эллина последовали за нами. Я заметила в глазах лисицы неодобрение поведения принца и интерес цепкий, проницательный, направленный на нас с Мартеном.
— Он еще молод,— возразила я негромко.
— Я и говорю, щенок,— ответил мужчина уже спокойнее.— При других обстоятельствах и будь он тоже оборотнем, я имел бы полное право бросить ему вызов и как следует потрепать в ближайшем сугробе.
— Даже думать об этом не смей,— с ума сошел, говорить вслух о возможном вызове наследнику престола? В иных странах подобные речи приравниваются к государственной измене!— Лучше скажи, где ты пропадал эти дни? Я думала, что-то случилось… что-то страшное и ты…
— Все в порядке. Я ездил в родовое поместье, надо было уладить кое-какие срочные дела.
— Что-то серьезное?
— Нет, не волнуйся. Обычные дела.
— Мартен,— я шепчу едва слышно, надеялась, что Эллина нас не услышит,— ты… ты придешь ко мне сегодня?
— Ты приглашаешь?— Мартен улыбнулся лукаво, и я вспыхнула.
— Я вовсе не о том… о чем ты подумал. Я лишь хочу тебя увидеть без свидетелей, чтобы никто не наблюдал, не следил за каждым нашим движением, не прислушивался к каждому нашему слову,— хочу увидеть его, обнять, поцеловать и не думать о чужих глазах и ушах. Знаю, что это ужасно, неприлично и недостойно принцессы — зазывать в свою опочивальню мужчину, понимая прекрасно, что на одном поцелуе мы можем и не остановиться, но мне кажется, что я умру, если не побуду с ним наедине хотя бы пять минут.
