– Сам себя помоешь, не маленький, – огрызнулась я, отворачиваясь. – И не говори, что у тебя со вчерашнего вечера не было возможности принять душ.
– Так то был душ, а не горячая ванна с горячей же женщиной. Следовало ожидать, что молодых леди нынче учат не тому, что надо. Вставай.
Я поднялась неохотно. Нордан намылил губку, встал следом.
– Мне казалось, с годами ты должна была стать менее стеснительной, – губка скользила по моему телу легко, бережно.
Воды, мутной от мыла, в ванне уже чуть больше половины, остальное разлилось лужами по полу вокруг.
– Я не стесняюсь, – глупо стесняться, когда предстаёшь нагой перед мужчиной, с которым была уже не раз, отцом моей дочери. И он не единственный мужчина в моей жизни, сколь бы непристойно, неприлично это ни звучало.
– Стесняешься. И краснеешь так же, как и три года назад, – Нордан опустился передо мной на колени, намыливая мои бёдра, живот, ноги.
И жаркая краска заливает лицо, когда губка касается сокровенного. Тело отзывается уверенно, привычно, словно тянущееся за солнцем растение, и я закусываю губу, неожиданно смутившись собственной, слишком быстрой реакции.
– Повернись, только осторожно.
Поворачиваюсь спиной к мужчине, хватаюсь за облицованную плиткой стену. Перекинув аккуратно мои намокшие наполовину волосы со спины на грудь, Нордан продолжает намыливать меня невозмутимо, не задерживаясь ни на одной части моего тела дольше необходимого. И показная эта обыденность, почти равнодушие заставляют замирать под ласковыми прикосновениями, сильнее закусывать губу в ожидании, что, быть может, в следующую секунду мужчина позволит себе ласку более смелую, более откровенную. Нордан же, закончив с намыливанием, откладывает губку, включает воду. Струи душа ложатся на мои плечи, стекают по коже, смывая белую пену.
– Вот видишь, и ничего сложного.
Действительно, ничего. Но я всё равно злюсь немного – на себя. Сказала, что не стесняюсь, воображая себя женщиной взрослой, жизненным опытом умудрённой, а на самом деле и впрямь краснею и зажимаюсь, будто наивная девица, будто не было ни прошедших лет, ни того, что я называла втайне своим опытом, большим и, несомненно, столь же серьёзным, как умения шестилетней Лолли.
Ополоснув меня и себя, Нордан выбрался из ванны, помог мне. Обтёр меня большим полотенцем, завернул в махровый отрез и, подхватив на руки, вынес из ванной комнаты.
– А как же вода? – запротестовала я.
– Утром разберёмся, – мужчина спокойно пересёк коридор, вошёл в нашу спальню, уложил меня на кровать.
Щекочущее изнутри предвкушение борется с засевшим на уровне инстинктов стремлением сначала навести порядок и уж потом заниматься другими делами. Вдруг Лиссет потребуется именно ванная на втором этаже? Вдруг оттуда всё-таки протекло на первый? Что подумает подруга, увидев оставленный в ванной беспорядок, не спущенную мыльную воду, одежду на полу?
Нордан закрыл дверь, вернулся к кровати, склонился ко мне. Я приподнялась, путаясь во влажном полотенце.
– Ты явно думаешь о чём-то постороннем.
– О ванной. Нельзя же всё так оставлять…
В полумраке спальни едва различаю выражение его лица и скорее чувствую, чем вижу – мужчина улыбается.
– Я рассуждаю как скучная домохозяйка, – мысль удручала.
– Это не наш дом, так что нет смысла беспокоиться, – Нордан снял с меня полотенце, бросил на пол, склонился к самому моему лицу, прижимая меня своим телом к постели. – И Лиса переживёт ужасное зрелище бардака в ванной, если ненароком туда зайдёт. В любом случае я её предупредил, нарушит – сама виновата.
И я сдаюсь. Обнимаю мужчину за шею, привлекая вплотную к себе. В поцелуе, неспешном, нежном, вновь чувствую привкус талого снега, не горчащий отчаянием, как накануне, но несущий в себе тепло весеннего пробуждения, ожидание летнего расцвета. Погружаюсь в поцелуй, в настойчивый запах тумана, в ощущение мужских рук, блуждающих по телу. Тону в неге томной, малиново-сладкой и не сразу осознаю, что губы Нордана опустились ниже, по подбородку, на шею.
– Нам нужен большой дом, – и я благоразумно не уточняю, кого именно мужчина имеет в виду под «нам». – С большой детской.
– Боюсь, Эсти не привыкла спать одна, – возразила я. – В нашем домике в общине её кроватка стоит в моей спальне, и не думаю, что маленькому ребёнку действительно требуется большая комната.
– Маленьким принцессам нужно много места, а не ютиться по каким-то хибарам, – тёплое дыхание на моей шее, на плече. Лёгкие поцелуи рассыпаются по груди, заставляя выгибаться, и я, погружённая в собственные ощущения, впитывающая каждое губкой, начинаю терять нить пространного разговора. – Лет через десять-двенадцать они всё равно захотят жить в раздельных комнатах, потребуют самостоятельности…
– Норд?
– Не обращай внимания, – усмешка в голосе. – Просто мысли вслух.
Очередной намёк? Но я не могу и не хочу сейчас играть в угадайку, искать в словах Нордана второе дно, скрытый смысл. Понимаю, это может быть важно, и всё же откладываю разговор до утра.
Ладони, губы скользят по моему телу медленно, исследуя, изучая заново, на сей раз и впрямь неторопливо. Кутаюсь в аромат, словно в ажурную шаль, он накрывает меня пеленой невесомой, кружевной, стирающей обычный ход времени, мир за пределами сумрачной спальни. Постепенно я перестаю принадлежать себе, таю под уверенными руками Нордана, знающего меня лучше, чем я сама, таю в забытьи тумана, родном, долгожданном. Нордан опускается ниже, обводит языком ямку пупка, и я замираю на вдохе. И выдыхаю резко, когда мужчина отводит в сторону мою ногу. Цепочка поцелуев по бедру, близко, но не там, где мне хотелось бы, и продолжает опускаться дальше, вниз по ноге. Доходит до ступни, и я ощущаю пальцы Нордана на левой ноге, как он поглаживает щиколотку. Столь же неспешно поднимается по второй ноге, рождая дрожь нетерпения. Касается губами внутренней стороны бедра, я, зажмурившись, подаюсь навстречу, не сдерживаю стона, и тончайшее кружево тумана превращается вдруг в сеть крепкую, плотную, в которой я запутываюсь мгновенно, бьюсь беспомощно. Легчайшие прикосновения к чувствительной точке вынуждают выгибаться сильнее, я запускаю пальцы в волосы Нордана, не зная, чего хочу прежде всего – прижаться теснее, стремясь к желанному освобождению, или оттолкнуть, чтобы прекратил мучить меня.
Руки на бёдрах удерживают меня на месте, и остаётся лишь вскрикивать бессвязно, задыхаться в объятиях тумана с клюквенным привкусом. Снова и снова я застываю на грани, готовая сорваться в наслаждение упоительное, кружащее голову, и снова и снова Нордан останавливает меня, не позволяя сделать последний шаг. Кажется, это длится бесконечно, вальс по краю, то степенный, когда мужчина чуть отстраняется, трётся щекой о внутреннюю часть бедра, то стремительный, едва он вновь приникает к пылающей плоти. Шаг вперёд, шаг назад, па над пропастью, воздушное, бесшабашное. И я опять замираю в фигуре танца, опять на грани и ощущаю, как Нордан отодвигается, накрывает меня своим телом, целует. Входит медленно, плавно, и я прижимаюсь, обнимаю руками и ногами. Мужчина по-прежнему не торопится, начинает новый тур пьянящего, причудливого вальса. Через незадёрнутые шторы в спальню проникает лунный свет, отражается в глазах Нордана блеском льда, раскрашивает линии худощавого тела призрачными тенями. Я тянусь к его губам, всё ещё барахтаясь в сомкнувшейся тугим коконом сети, пытаюсь прильнуть теснее, опасаясь оказаться порознь, опасаясь любых возможных расстояний между нами. А скольжение по краю бездны продолжается, сводит с ума, срывает стоны. Снова шаг вперёд и шаг назад, с каждым мгновением всё ближе, всё ярче. И наконец Нордан отпускает – не меня, но нас обоих и реальность перестаёт существовать, рассыпавшись разноцветными осколками, а сеть распадается невесомыми клочьями аромата ягодного, оседающего на покрытой испариной коже.
