Отпустив меня, Алессандро обошёл площадку по периметру, оглядел открывающийся вид на город, затем сосредоточил внимание на пейзаже с внешней стороны стены. Смотреть толком не на что: внизу каменный ров, казавшийся огромной тёмной трещиной, змеящейся вдоль крепостной стены. Немного дальше начиналась площадка с валунами для перемещений, ещё дальше плато уходило под уклон в зыбкий, чуть подрагивающий воздух. Убедившись, что охрана не свалится на нас вот прямо сейчас, я приблизилась к зубчатому парапету, покосилась на хмурого жнеца.
— Вы знакомы? — решилась спросить.
— Кто и с кем? — отозвался Алессандро так, словно не догадывался, о чём, вернее, о ком может пойти речь.
— Ты и… этот Оливер Мэнникс.
— Можно и так сказать.
— Он не человек?
— Давно уже не человек.
— Он… жнец? — ткнула я пальцем в небо. А всё потому, что Алессандро коротко, сухо отвечал на мои вопросы и тут же умолкал, с повышенным вниманием вглядываясь в пыльную даль. Причём, уверена, ничего-то особенного он там не видел, просто ему надо смотреть хоть куда-то.
— Нет.
— А кто?
— Паразит.
Исчерпывающе.
— Это из-за него ты вчера стены на улице щупать полез?
— Да.
— И когда вы дрались, я не заметила, чтобы твои удары порождали у тебя эмпатический откат.
— Потому что человеком он был очень давно… примерно тогда же, когда и я.
— А потом он умер? — предположила я.
— Умер, — Алессандро помолчал и вдруг продолжил прежде, чем я выбрала следующий наводящий вопрос: — Наше прикосновение не причиняет боли тем, над кем Смерть более не властна.
— Разве не все мы смертны?
— Да — люди, нелюди, звери, птицы, каждое живое существо. Даже жнецами становятся только после своей гибели. Но порой случаются… казусы. Или парадоксы. Иногда тот, чей час настал, не хочет уходить. Его держат какие-то дела, неисполнившиеся желания или сильные эмоции, испытанные непосредственно перед кончиной. Именно они и становятся его якорем, он цепляется за них с упорством куда большим, нежели было при жизни, отказываясь идти по ожидающему его пути. Для многих смерть становится потрясением, и дела прошлого для них превращаются в идею-фикс, то, что должно быть обязательно исполнено. Худший вариант — привязка к живому существу, но и связь с каким-либо местом или предметом не лучше.
— Поэтому в замках и домах, особенно старых, и появляются призраки?
Алессандро кивнул.
— Они не способны покинуть место, ставшее их якорем, и неприкаянными беспокойниками бродят по нему десятилетиями и веками. Даже если дом, где обитают привидения, снесут, они всё равно никуда не денутся, они останутся на том же месте или обоснуются в здании, что построят вместо снесённого. Впрочем, иногда якорем выступает некий предмет, имевший свою, личную ценность для умершего, или связанный непосредственно с его кончиной. Если предмет обычный, то суть его становится схожа с якорями-местами.
— А если… магический? — что-то не нравится мне, к чему жнец клонит.
— Он может измениться под влиянием призрака. И призрак может измениться, переродиться в духа, более опасного, чем простое привидение. Задача жнеца — не позволить образоваться любого рода связи с физическим миром и благополучно проводить умершего за грань, несмотря, что успело или не успело произойти в его жизни. Однако если связь всё же установилась, то забрать умершего уже невозможно. По крайней мере, это не в нашей власти. Связь будет веками держать его среди живых… пока не повезёт встретить достаточно квалифицированного некроманта, который сможет разорвать эти цепи и отправить духа за грань.
— Но призраки, духи всё-таки нематериальны, чего нельзя сказать об этом… Оливере, — напомнила я осторожно.
— Одна из причин, по которым в моё время некромантия была под запретом, а практикующих её преследовали и сжигали, заключалась в желании отдельных людей обрести бессмертие с её помощью, — Алессандро облокотился о парапет, по-прежнему глядя в зыбкую даль. — Ещё раньше некромантия была всего лишь разновидностью предсказаний, но постепенно к ней присоединили беседы с духами и их изгнание, а после и поднятие и упокоение умертвий. Искатели долго перебирали разные способы получения вечной жизни, пока однажды кто-то не решил, что истинное бессмертие возможно обрести только через смерть. И адепты этой идеи обратили свой взор на некромантию. Если умершему можно вернуть подобие прижизненного существования, то отчего бы не попробовать вернуть и саму жизнь во всей её полноте? Проводились опыты… много опытов, о которых, к счастью, сохранилось мало сколько-нибудь пригодных записей.
Ну а в наше время давно уже доказано, что любая жизнь имеет свой срок, все неизбежно умирают, кто-то раньше, кто-то позже, и обессмертиться по-настоящему невозможно, точно так же, как ни один алхимик не превратит ржавый кусок железа в золотой слиток высшей пробы. У магии свои законы, она не способна сотворить всё из ничего и изменить суть предмета кардинально, без каких-либо предпосылок. Но в те века о таких вещах, кажущихся ныне понятными и очевидными, не особо задумывались.
— Главной преградой был факт, что всякое поднятое тело оставалось лишь умертвием, частично разложившимся трупом, с трудом воспринимающим простейшие команды, не живущее, а именно существующее. Оно не было тем, кем было при жизни, не сохраняло ни памяти, ни личности, думающей и чувствующей. Преграду эту как только ни пытались преодолеть… и всё впустую.
— Потому что личность умершего уже покидала этот бренный мир.
— Да. И вернуть её не удавалось. Пока около двух веков назад единственный сын герцога Форморского, одного из искателей бессмертия, не погиб, будучи зарезанным мужем любовницы. Отец неосмотрительного юноши был безутешен и, забросив поиски вечной жизни для себя, попытался вернуть сына. За годы своих изысканий герцог собрал немалую коллекцию артефактов и всяких редкостей, включая несколько предметов с привязанными к ним духами. Решив, что терять уже нечего, Формор использовал в ритуале воскрешения один из таких предметов, — Алессандро умолк и глянул вниз, словно желая оценить глубину рва у крепостной стены.
Чую, финал этой истории мне точно не понравится.
— И как, герцог вернул своего сына?
— Герцог вернул. Вернее даже, подарил духу новое тело. Мы пытались выяснить, как и что он сделал, если дух сумел не занять тело на короткий срок, но полноценно вселиться, да к тому же в тело мёртвое и потому считавшееся для призраков непригодным…
— Не выяснили?
— Нет. Возрождённый дух заставил Формора повторить ритуал для других духов, связанных с предметами из коллекции герцога, а после убил и его, и всех в замке, чьи тела не стали пристанищем для возрождённых.
— То есть Оливер… тот самый дух… который при жизни был сыном герцога? — с содроганием уточнила я.
