Моему воскрешенному бэкапу настоятельно предлагали посмотреть видеозапись последних тридцати (или около того) секунд моей жизни. Бэкап, и без того пришибленный, отказался и в человеческой форме вернулся в кафе на скалистом берегу озера у подножия водопада. Он– то есть уже я– оставался там долго и все время спрашивал себя, каково было чувствовать себя там, над пропастью, и осознавать, что хлесткий холодный порыв ветра несет тебя к верной смерти. Да и успело ли оно появиться, это осознание?
Язадавался вопросом, смогу ли когда-нибудь это по-настоящему узнать.
Это все– дела давно минувших дней. Стех пор диковинная топология, которой я навидался под кошачьей эгидой, наряду с обогатившимся жизненным опытом и возросшим цинизмом, показала мне, насколько возможность деформации и трансформации констант пространства-времени влияет на нашу способность понимать структуры, в которых мы обитаем. Архитектура всегда влияла на социальную организацию или направляла ее, но в сообществах, связанных Т-воротами, она представляет гораздо больше: теперь архитекторы определяют нашу судьбу.
Подавляющее большинство из нас сейчас живут в холодных глубинах космоса, в цилиндрах архаичной конструкции, вращающихся вокруг коричневых карликов или внешних газовых гигантов солнечных систем, где не может образоваться мир, пусть даже отдаленно напоминающий давно погибшую планету Zemlya. Бо́льшую часть времени мы не обращаем внимания на основные структуры жилых помещений, за исключением тех случаев, когда они неудобны и нам нужно их отремонтировать или заменить. Внашем распоряжении– пустые сцены для демонстрации жилищной утонченности. Переходя из одной комнаты в другую через кротовину, перемахивающую играючи целые световые годы космической тьмы, мы кажемся себе хозяевами жизни…
…ровно до того момента, как попадаем– в женском теле, чтобы жизнь совсем не казалась сказкой,– в одну из служебных шахт.
Вот тогда-то начинается веселье, и ты узнаёшь на собственной шкуре, что там за структуры у места, в котором ты обитаешь.
Скобы лестницы закреплены против направления вращения цилиндра на внутренней стене шахты и ведут наверх, в бесконечную тьму, которая, как я замечаю всякий раз, поднимая глаза, поглощает свет моего фонарика. Подо мной шахта круто обрывается– ее дно далеко внизу, такое же смертоносное, как бездна за краем скалы у подножия водопада. Ястараюсь подниматься без перебоев, задаю себе определенный темп. Радиус кривизны сегментов в цилиндрах настолько мал, что, если полития Юрдона—Фиоре—Хант занимает одну такую штуку, вполне может оказаться, что карабкаться мне еще несколько километров, а это швах. Небо симуляции поднято настолько высоко, что до него не достает самое высокое– четырехэтажное– здание в центре города, а я уже давно преодолела такую отметку высоты.
На двухсотой скобе я останавливаюсь и отдыхаю. Руки болят, мышцы протестуют. Не тренируйся я последние несколько недель, давно бы грохнулась вниз. Понятия не имею, долго ли мне еще подниматься; в животе неприятно холодеет. Ачто, если я ошиблась? Ямогла ошибиться насчет того, что полития Юрдона—Фиоре—Хант– на самом деле то, за что себя выдает: часть автономии, охватывающая несколько жилых зон в ИРЛ-пространстве. Ачто, если заблокирован доступ не только к другим сетям, но и пространственный? Ведь раньше это была тюрьма строгого режима, так? Вдруг подселенная мне в голову зомби-директива ошиблась, утверждая, что я могу выбраться, и изоляция распространяется не только на сетевые, но и на пространственные связи?
Может, отсюда вообще нет выхода.
Но и пути назад нет. Юрдон уже наверняка в курсе моего побега. Он мобилизует неписей, чтобы выследить меня– врубит режим роя, и начнется кавардак. Акогда кавардак уляжется, все пойдет как встарь. Майк вернется к Касс, Джен продолжит помыкать Алисой и Энджи, бэкап Фиоре постепенно превратит сообщество в театр разъяренных, полных ненависти марионеток, танцующих под управлением культуры темного века, основанной на угрозах и страхах. Япочти уверена, что знаю, чем экспериментаторы там занимаются. Это не иммерсивная археология, а полигон по оттачиванию методов психологической войны, на котором тестируется модель развивающегося общества, куда введены жесткие ограничители поведения. Симуляция Юрдона—Фиоре—Хант– прообраз когнитивной диктатуры следующего поколения. Икогда эти трое заявят о себе и запустят в ничего не подозревающую сеть нового и улучшенного Короля в Желтом, на этот раз одной примитивной цензурой не обойдется. Вирус будет тончайше навязывать новые правила поведения жертвам, которые спонтанно создадут легко эксплуатируемое общество. Церковь по воскресеньям, меч и чаша на алтаре, извращенец, распространяющий дезинформацию и кидающийся обвинениями с каждого амвона. Подсчеты социального рейтинга, оранжерейная система тотального наблюдения, навязывание всем и каждому идеологии бытового фашизма– и это только начало. Если популяция лояльных носителей вируса, которую разводят здесь Юрдон и Фиоре, приумножится, все обитаемое людьми пространство превратится в одну большую клинику хирургов-храмовников, под завязку набитую неизлечимо больными. Яне могу позволить себе проиграть.
Минуты проходят в тишине, прежде чем я снова начинаю двигаться. Рука– скоба, нога– скоба. Еще рука, еще скоба, еще нога… Через каждые пять скоб я отдыхаю, но не более пяти секунд. Пробую, когда открывается второе дыхание, поднять отметку до десяти. Десять раз по десять скоб– и я на сто отметок выше на этой шкале мучений. Болезненные мысли преследуют меня. Что, если одна из опор окажется, допустим, в смазке, и я оступлюсь? Что, если я просто… не достигну вершины? Скобы отстоят друг от друга сантиметров на двадцать. По самым скромным подсчетам, я уже преодолела метров пятьсот вверх. Упаду– костей не соберу. Если бы я прихватила отвес и достаточно длинную веревку, могла бы вычислить примерный размер этой космической консервной банки, но я ведь так далеко не загадывала. Плечи и локти ужасно болят. Яцелую вечность протрепыхалась на этом дурацком силовом тренажере в подвале, но есть разница между получасовой тренировкой и перспективой цепляться за свою жизнь незнамо сколько. Так, а если меня снова накроет фуга непрошеных воспоминаний? Тут-то придет конец. Как высоко я смогу забраться? На каком расстоянии расположены жилые зоны, обитаемые отсеки? Если мне не повезет– несколько километров… десятки километров…
Нет, сдаваться нельзя. Ради Лауро, Ямба-18 и Нойала, раз уж я их не забыла. Память– это свобода.
Еще шестьсот скоб, и мои руки взывают о пощаде. Мышцы бедер тоже не в восторге, а о подколенных сухожилиях лучше не вспоминать. Стиснув зубы и надеясь на спасение, я замечаю что-то темное над головой. Замираю на мгновение, тяжело дыша и рассматривая контур. Что-то прямоугольное, вделанное в стену. Может такое быть? Япродолжаю взбираться, упрямо цепляясь всеми конечностями за скобы, и на отметке где-то в девятьсот– достигаю намеченной цели.
Прямоугольный лист темноты оказывается входом в короткий перешеек, в котором человек может стоять прямо. Он ведет от лестницы на два метра вглубь стены, к толстой и прочной двери в форме арки. На ней– запорный механизм-«штурвал». Отлично! Пустилась бы в пляс от радости, кабы ноги не грозили вот-вот отвалиться. Явползаю в этот коридор, убавляю яркость фонарика до свечной, приваливаюсь к стене, закрываю глаза и считаю до ста. Думаю, я заслужила передышку. Кроме того, не знаю, что меня ждет по ту сторону двери.
