Она принялась перелистывать страницы старого альбома, рассматривая их с восторженным и в то же время абстрагированным выражением на лице. Пул с интересом бы поглядел на все фотографии в этом альбоме. С того места, где он сидел, ему казалось, что он мельком видит костры и большие флаги, но на самом деле – лишь нечеткие фрагменты снимков.
–Вот,– сказала она.– Нашла. Смотрите. Мальчик, занятый мужской работой.
Она показала газетную вырезку, хранимую за прозрачным листом так же, как ее мебель хранилась под пластиковыми чехлами.
«„Милуоки Джорнал“, 20 сентября 1958 года»,– гласила надпись чернилами в верхней части страницы. Под фотографией – напечатанная сопроводительная подпись: «Мальчик-мясник: восьмилетний Мэнни Денглер помогает в папином магазине на Маффин-стрит. Он самостоятельно разделывает оленью тушу! Это можно расценивать как настоящий рекорд».
А между двумя надписями, на полстраницы старого альбома, помещалась фотография маленького черноволосого мальчика, стоящего лицом к камере в окровавленном фартуке, настолько большом, что дважды обвивал его, завернув, как оболочка сосиску. В своей поднятой правой худенькой детской руке он держал огромный тесак. Фотограф попросил его подержать тесак, потому что инструмент слишком велик как для его руки, так и для предстоящей работы с тушей, аккуратно разложенной перед ним,– обезглавленного туловища оленя, с которого содрали шкуру и аккуратно разрезали на три части: плечи, длинная изящная грудина, изогнутые бока, широкие влажные бедра, напоминающие женские. У маленького мальчика было лицо Денглера, и на нем – пронзительное выражение, в котором смешивались тихонравная слащавость и неуверенность.
–Из него мог выйти прок,– сказала мать Денглера.– Вот доказательство. Самый маленький мальчик в штате Висконсин в одиночку разделывает оленя,– ее лицо на мгновение осветилось радостью, и Пул подумал, переживает ли она горе сейчас или просто вспоминает о своем горе. У него же было такое чувство, будто он глотал огонь.
–Позволь они остаться мальчику дома вместо того, чтобы забрать его в армию воевать там вместе с вами против…– леденящий взгляд на Мэгги.– Если бы не это, он мог бы сейчас работать в нашей лавке, а я могла бы иметь заслуженную старость. Вместо вот этого. Нищенского существования. Правительство украло у меня сына. Разве они не знали, чего ради мы взяли его к себе?
Сейчас она презирала их всех. Румянец окрасил ее лицо и в следующее мгновение исчез, словно оптическая иллюзия.
–После всего того, что они понарассказывали,– Хельга говорила по большей части для себя самой.– О, в этом-то вся прелесть! После того, что они сказали, стало ясно: это они убили его.
–Что же они сказали?– спросил Пул.
Он похолодел от взгляда, который она буквально метнула в него.
Пул встал и почувствовал, что у него дрожат колени. И огонь, что он проглотил, все еще обжигал ему горло.
Прежде чем Пул смог заговорить, Андерхилл попросил разрешения заглянуть в комнату мальчика.
Старая женщина поднялась на ноги.
–Они украли у меня сына,– повторила она, все еще недобро глядя на Мэгги.– Они оболгали нас.
–Армия лгала, когда призвала Мэнни?– спросил Пул.
Полный презрения и озарения, взгляд Хельги переполз на него.
–Не в одной лишь армии было дело,– сказала она.
–Комната Мэнни?– напомнил Андерхилл старой женщине, вокруг которой словно клубилось морозное искрящееся облако.
–Да, конечно,– сказала она, на самом деле улыбаясь.– Вам покажу. Никому другому не позволила бы. Ступайте за мной.
Она развернулась и, тяжело ступая, вышла из комнаты. Пул представил, как из центра своих паутин в уголки убегают пауки, как удирают в норы крысы, когда шаги хозяйки приближаются к ним.
–Мы, стало быть, идем наверх,– сообщила она и повела их в прихожую и к лестнице. Запах плесени и древесной гнили ощущался здесь гораздо сильнее. Скрипела каждая ступенька лестницы, а от головок гвоздей, крепивших линолеум к ступеням, расплывались неровные коричневые пятна ржавчины.
–У мальчика была своя комната, у него было все самое лучшее,– рассказывала она.– Совсем недалеко от нас, по коридору. Мы могли поселить его в подвале, а могли и на задах мясной лавки. Но ребенок должен жить рядом с родителями – там ему место. Уж это я точно знаю: рядом с родителями. Как говорят, яблочко от яблоньки. И Карл мог видеть мальчика в любое время. Каждого здорового ребенка надо не только наказывать, но и хвалить.
Скат крыши понижал потолок коридора, и Пулу с Андерхиллом пришлось пригибаться. В самом конце узкого коридора из единственного оконца, серого от пыли и водяных знаков потеков, открывался вид на телефонные линии, покрытые длинными снежными шапочками.
–А вот и комната Мэнни,– объявила Хельга и стала у двери, как экскурсовод в музее, когда они вошли.
И попали словно в чуланчик или стенной шкаф – комнатенку футов, наверное, восемь на десять. Пул потянулся к выключателю и щелкнул им, но свет не зажегся. Затем он увидел свисающий с потолка провод с пустым патроном. Заколоченное досками два на четыре дюйма окно выглядело как прямоугольная деревянная коробка. На какую-то секунду у Пула мелькнула безумная мысль о том, что вот сейчас мать Денглера захлопнет дверь, заперев их троих в этой клетушке без окон,– и тогда они действительно окажутся в детстве Денглера. Но Хельга Денглер застыла у открытой двери, опустив глаза, поджав губы, безучастная к тому, что они видели и что думали.
С тех пор как Денглер покинул комнату, в ней мало что изменилось. Узкая кровать, накрытая армейским одеялом. Детский столик у стены, рядом с ним – детский книжный шкаф с выстроившимися на полках немногочисленными книгами. Пул склонился над ними и удивленно хмыкнул. На верхней полке стояли «Бабар» и «Король Бабар» вкрасных переплетах, точно такие же, как те, что остались лежать в багажнике его машины. Мэгги подошла к нему и тихонько охнула, когда увидела книги.
–Читать мальчику мы не мешали, не подумайте о нас плохо,– сказала миссис Денглер.
На полках была представлена своеобразная диаграмма предпочтений Мэнни: от «Сказок братьев Гримм» и «Бабара» до Роберта Хайнлайна и Айзека Азимова. «Приключения Тома Сойера» и «Приключения Гекльберри Финна». Рядом с этими книгами пристроилась игрушечная машинка, где-то потерявшая два колеса,– ее краска почти вся облезла от частого использования. Книги о фоссилиях, птицах и змеях. Несколько религиозных трактатов и карманная Библия.
–Бывало, он проводил здесь день-деньской, когда мы позволяли,– рассказывала Хельга.– Ленивым он был. Или, скорее, стал бы таковым, если бы мы допустили это.
Комната-клетушка показалась Пулу невыносимо клаустрофобной. Ему вдруг захотелось обнять маленького мальчика, укрывшегося в этой конуре без окон, утешить его, сказать, что он вовсе не плохой, не ленивый, не обреченный.
–Мой сын тоже любил Бабара,– сказал он.
–Ничто не заменит Писания,– отчеканила Хельга.– Впрочем, нетрудно догадаться, откуда это все взялось,– в ответ на вопросительный взгляд Пула она сказала:– Его мать. Это она купила книжки про слонов. Хотя, скорее всего, стащила откуда-нибудь. Как будто ребенку под силу одолеть такую толстую книгу. Они лежали у нее там, в больнице, а когда она сбежала, оставила их с младенцем. Я тогда сказала: «Выбросьте их, это такая же грязь, нечисть, нечисть, как и все там, откуда пришла она сама», но Карл сказал: «Нет, пусть у мальчика останется хоть что-то от его родной матери».«Неродной матери!– сказала я.– Кислое вскорости испортит сладкое», но того хотел Карл, так мы и поступили. Карл знал, что похожие книжки пропали из ящика в церкви, в котором валялся всякий хлам, но то были другие экземпляры.
