На углу Тридцатой улицы он заскочил в небольшой магазин и купил батончик «Марс». В искусственном тепле помещения у него на мгновение закружилась голова. По лбу побежали струйки пота. Надо срочно выйти на воздух, надо двигаться! Гарри сунул два четвертака толстяку за кассой и, обливаясь потом, стал ждать сдачи. Толстяк, посмотрев на него, нахмурился: мешки под его глазами как будто потемнели и набухли, словно вот-вот готовые лопнуть, и Гарри вспомнил, что дал мужчине точную сумму, и шоколадные батончики стоят не цент и не пятнадцать центов или что бы он там ни думал, и он ведь прекрасно знал об этом, разве не дал он этому отвратному типу нужную сумму? Он развернулся и выскочил обратно, окунувшись в холодный здоровый воздух.
–Выскочил, прямо как тогда из пещеры,– сказал себе Гарри.
Всю жизнь судьба, словно сияя за спиной, озаряла ему дорогу, выделяя его как одного из особенных,– тех немногих «приглашенных». Иначе почему другие так завидовали ему, обижались на него и пытались cдержать?
Ты выбежал из пещеры, чтобы найти нас. С тех пор ты все пытаешься вернуться.
Ты хотел стать частью всего этого.
Гарри чувствовал, как бьется кровь в висках, как горит кожа, как от всего тела валит пар, словно от здорового молодого жеребца.
Ты видел, слышал, чувствовал это и знал, что находишься в центре своей жизни.
Я нужен тебе, чтобы вернуться туда.
Гарри остановился на углу Хадсон-авеню и какой-то улицы. Ему посигналила машина, и по телу будто пробежал электрический разряд. На другой стороне улицы сияла большая вертикальная вывеска: «Таверна „Белая лошадь“». Чтобы вернуться туда.
Гарри вспомнил, как электричество пронизывало все его тело, когда он стоял, направив винтовку на притихших детишек, которых жители деревни Ан-Лак, должно быть, вывели позже через какой-то запасной вход пещеры. Он вспомнил: блики фосфористого ослепляющего света, огромные глаза, руки, тянущиеся к нему. И сам он там, в два раза крупнее любого из них, взрослый мужчина-американец. Знающий то, что знает. Что он мог делать что угодно – все, что взбредет ему в голову в этот судьбоносный, величественный момент своей жизни. Ощущение, по остроте близкое наслаждению сексом, волной прокатилось по телу.
И пусть другие говорят, что это плохо: просто их там не было. Если все твое тело поет – как это может быть плохо?
Бывают моменты в жизни, когда на человека снисходит благословение. Бывают в жизни мгновения, когда человек прикасается к чистой, первородной силе и чувствует, как она овладевает всем его телом: иногда, быть может, лишь единственный раз в жизни ты понимаешь, что целые миры извергаются из твоей плоти, потому что в этот момент что бы ты ни делал, не может быть плохо.
Его жизнь наконец прошла полный круг. «Я чуть не рассмеялся в голос»,– подумал Гарри и тотчас рассмеялся в голос. Они с Коко собирались снова вернуться туда, в раскаленный эпицентр их жизней. И когда он выйдет из пещеры на этот раз, он станет настоящим героем.
Ликуя, Гарри повернул к дому.
2
Однако к шести часам Гарри стал чувствовать, что его задор начинает угасать, уступая место раздражению и скепсису. Почему он рассиживается здесь, в захламленной квартире, в нелепом наряде крутого мачо? Кого он пытается обмануть? В конце концов, он прожил достаточно долго, чтобы увидеть, что происходит с лучшими, наивысшими моментами, когда их цели приостанавливаются. Мир окрасился в черное. Гарри знал, что это не имеет ничего общего с посттравматическим стрессовым расстройством или чем-то подобным, чему бывают подвержены личности более слабые, поверхностные, чем он. Просто чернота разливалась внутри него, становилась им самим, частью того, что всегда отличало его от других. В такие моменты все, чего он хотел, в чем нуждался и чего ждал,– отдалялось во все более и более туманное будущее, и его сильная личность начинала казаться не более чем фасадом компетентности и стабильности, возвышающимся над вихрем хаоса. Однажды он предстал перед судом по обвинению в убийстве мирных граждан, и весь белый свет был близок к тому, чтобы признать его сумасшедшим: то, что для Гарри было наполнено пылающим Восторгом, сухо оценили как преступление. Тогда демоны подобрались очень близко, он слышал, как они давились от смеха, и видел красные отблески их глаз, чувствовал ужас и пустоту, которые они принесли с собой.
Демоны знали его тайну.
Если Коко позвал его обратно, значит, мир вновь обрел присущую ему форму: центр был центром, который есть тайна и сила того, что чувствовал и делал Гарри Биверс, эта тайна лучилась и питала его на протяжении всей жизни и сейчас привела его туда, где ему и следовало быть. Иначе зачем же еще появился Коко?
«Коко снова появился в этом мире, чтобы отдать себя в руки Гарри Биверсу»,– размышлял он, мысленно записывая эту фразу и равнодушно наблюдая, как человек на экране, пыльно-коричневый из-за грима, пророчит погоду на ближайшие пять дней.
В десять часов по радио прогнали повтор тех же самых новостей: землетрясение, наводнение, погибшие дети: беда, огромной черной птицей проносящаяся над планетой, там задела когтем, здесь взмахом крыльев обрушила дома – и всегда невидимая, и неизменно в движении.
Полчаса спустя одно из ее огромных крыльев, казалось, хлопнуло прямо над его головой. Гарри все же сдался и позволил себе выпить – всего лишь одну порцию, только чтобы успокоить нервы. Он как раз наливал водку в стакан, когда зазвонил телефон, и немного жидкости пролилось на стол. Он поспешил в гостиную именно в тот момент, когда Майкл Пул представился автоответчику.
«Останьтесь там еще на два дня»,– мысленно приказал Гарри, но в этот момент голос Пула сообщил ему о прибытии на следующий день таким-то рейсом в такое-то время, после чего Пул заговорил о необходимости обратиться в полицию. Голос Пула был серьезным, заботливым, добрым, и в интонациях и темпе речи друга Гарри уловил крушение всех его замыслов.
Позже вечером Гарри проголодался, но мысль о китайской еде показалась ему непереносимой. Такой же тошнотворной показалась и мысль о том, что Майкл Пул и Тим Андерхилл, оба как будто отказавшиеся от секса, сейчас пребывали в обществе Мэгги Ла,– ведь только он действительно знал, что делать с такой девушкой. Эти мысли казались настолько странными и нелепыми, что причиняли ему боль. Он подошел к холодильнику, почти со злостью думая о Мэгги Ла, и обнаружил в нем пару яблок, несколько морковок и кусок сыра, уже начавший подсыхать и твердеть.
С досадой и ожесточением Гарри выгреб почти все на тарелку и отнес ее в гостиную. Если ничего так и не произойдет, если чутье настолько его подвело, ему придется отправиться в аэропорт и каким-то образом приструнить Майкла, заставить молчать. А еще лучше – отправить его еще куда-нибудь на день-другой.
Поздней ночью Гарри так и сидел в темноте перед телефоном, потягивая напиток и завороженно глядя на горящий красный огонек включенного автоответчика. В проникающем в окно серебристом свете ночного города все казалось зыбким и готовым вот-вот взорваться. Бесчисленное количество раз в джунглях Гарри лежал затаившись, не дыша, и не двигаясь, и прислушиваясь к вот так же застывшему вокруг миру.
