«Стоп».
«Воспроизведение».
Я прилетел в Новый Орлеан и подошел к кассе, где мужчина, назвавшийся Роберто Ортисом, купил билет в один конец до Тегусигальпы. Я купил билет до Тегусигальпы. Через два часа я занял свое место в маленьком самолете, а еще через три мы приземлились в Белизе. Влажное тепло вкатилось в салон самолета, когда открыли дверь и несколько пассажиров, летевших до Белиза, покинули борт. Когда мужчины в коричневой униформе открыли грузовой отсек в хвосте самолета, чтобы вытащить несколько единиц багажа, жесткий слепящий свет ударил в белый бетон и срикошетил прямо в салон. Самолет снова загерметизировали, и мы полетели в Сан-Педро-де-Сула, где нас встретил квадратный белый терминал с уныло обвисшим флагом. К рейсу присоединились гондурасцы с оранжевыми посадочными талонами. Мы снова поднялись в воздух и почти так же быстро сели в Ла-Сейбе. Я снял с полки свою дорожную сумку и двинулся вперед по салону. Бесстрастная стюардесса распахнула дверь, и я спустился по подвижному трапу в мир, который выбрал Коко. Жара, пыль, жесткий застывший свет. В конце взлетно-посадочной полосы на другой стороне летного поля стояло приземистое здание из некрашеных серых досок, устроенное на платформе, похожей на погрузочную площадку, которое могло быть и баром, и обанкротившейся гостиницей. Но нет, оказалось – местный аэропорт. Коко шел тем же путем – по этой взлетно-посадочной полосе к зданию аэропорта. Подошел к нему и я, поднялся по деревянным ступеням, чтобы пройти через здание.
Темноволосые девушки в синей форме авиакомпании сидели на упаковочных коробках, вытянув перед собой стройные ноги. Коко тоже шел мимо отдыхавших девушек. Совсем молоденький солдат ростом не выше своей винтовки едва взглянул на какого-то североамериканца: настолько цепко держала солдатика в своих объятиях скука. Он даже не посмотрел на мой посадочный талон. Его презрение к гринго непоколебимо, он просто не видел нас в упор. Интересно, оборачивается ли в этот момент Коко? Что он видит? Ангелов, демонов, слонов в шляпах? Думаю, он видит необъятную и вселяющую надежды пустоту, которая может вновь принести ему исцеление. Как только я прошел мимо солдатика, я очутился в задней части аэровокзала и через несколько шагов подошел к двери, открыл ее и попал в зал ожидания.
Мы находились в длинном, тесном, жарком помещении. Все места были заняты, повсюду тучные смуглые мамаши и раскормленные смуглые дети. Мужчины-латиноамериканцы в широкополых шляпах стояли у пыльного бара, несколько молодых солдат с пустыми взглядами зевали и потягивались, пара порозовевших на солнце североамериканцев смотрели куда-то: один – вверх, другой – в сторону. Нас здесь больше нет, мы исчезли.
Опередив меня во времени и пространстве, Коко выходит из аэропорта Голосон и возвращается на жесткий солнечный свет. Он моргает, он улыбается. Солнцезащитные очки? Нет, пока что нет, он улетал в такой спешке, что не подумал об очках. Из кармана рубашки я достаю свои – с круглыми очень темными стеклами размерам с четвертак и зацепляю концы проволочных дужек за уши. В притемненных тонах я вижу то же, что и Коко: пейзаж, который его поглотил. Смело и легко, не оглядываясь, удаляется он от здания аэровокзала. Он не ведает, что через год, а затем и через несколько лет буду стоять здесь я и глядеть вслед ему – уверенно шагающему по узкой проселочной дороге. Перед нашими глазами укороченный ракурс плоской долины – земля Нигде, очень зеленая и очень жаркая. Менее чем в миле отсюда маячат спины невысоких поросших редким лесом холмов. Я думаю о Чарли Паркере, который, словно заключенный в объятия, сливается с мелодией и инструментом; ядумаю о старом толстом Генри Джеймсе, который распахивает дверь и устремляется вперед; как бы хотелось мне наполнить страницы моей книги многогранной радостью этих образов. Длинные, почти безлистные ветви палисандрового дерева поникли от изнуряющего зноя. Это лес земли Нигде, не имеющий значения сам по себе: просто лес, что растет на низких холмах и к которому неспешно движется невысокая худощавая фигура.
