–А мне он всегда нравился.
–Ну, вот и радуйся.– Джуди отвернулась убрать свои пустые тарелку и чашку из-под кофе в посудомоечную машину.
–И это все, что ты можешь сказать?
Джуди резко повернулась к нему – она с заметным усилием сохраняла самообладание:
–Ах, простите. Еще пару слов мне дозволено сказать? По утрам я скучаю по Тому Брокау. Как так? А вот так: признаюсь, старина Том иногда возбуждал меня.– Телесная близость в их с Джуди браке закончилась четыре года назад, в 1978-м, когда их сын Роберт, Робби, умер от рака.– И теперь шоу уже не кажется мне таким интересным, как и многое другое. Но это «многое другое» вжизни случается, не так ли? Странные порой вещи случаются с сорокаоднолетними мужьями.– Она взглянула на свои часы, а затем бросила на Майкла косой, обжигающий взгляд.– У меня всего двадцать минут, чтобы доехать до школы. Умеешь ты выбирать моменты…
–Ты так ничего и не сказала по поводу нашей поездки.
Джуди вздохнула.
–Где, по-твоему, Гарри раздобыл деньги, которые послал Конору? На прошлой неделе звонила Пэт Колдуэлл и рассказала, что Гарри напел ей какую-то сказку о задании государственной важности.
–Вот как…– Майкл помолчал немного.– Биверс любит строить из себя Джеймса Бонда. Хотя, в общем-то, какая разница, где он достал деньги.
–Хотела бы я знать, почему тебе так важно удрать в Сингапур с несколькими психами, чтобы искать там еще одного больного на голову,– Джуди яростно одернула свой коротенький парчовый жакет и на секунду напомнила Майклу Пэт Колдуэлл. Она не пользовалась макияжем, и в коротких светлых волосах виднелись пепельные пряди седины.
И тут впервые за это утро она искренне взглянула на него:
–А как же твоя любимая пациентка?
–Посмотрим. Сегодня днем скажу ей.
–А твои партнеры, полагаю, займутся остальными пациентами?
–Причем с радостью.
–Ты же тем временем с не меньшей радостью рванешь в Азию.
–Ненадолго.
Опустив глаза, Джуди улыбнулась с такой горечью, что у Майкла все внутри перевернулось.
–Я должен убедиться, что Тиму Андерхиллу не нужна помощь. Он – наше неоконченное дело.
–А вот как это понимаю я. На войне убивают людей. И детей тоже. На то она и война. Но когда война окончена – она окончена, вот и все.
–В некотором смысле ничто и никогда вообще не заканчивается.
2
Джуди говорила правду: вЯ-Туке Майкл Пул убил ребенка. Обстоятельства произошедшего были неоднозначными и туманными, однако факт оставался фактом: он выстрелил и убил маленького мальчика, стоявшего в тени задней стены хижины. Майкл был ничем не лучше Гарри Биверса – он был, по сути, таким же, как Гарри Биверс. С Гарри Биверсом все произошло почти в точности, как и с ним: был Гарри и был голый ребенок… Все, кроме финала их встречи, но именно исход дела имел значение.
Несколько лет назад Майкл прочел в каком-то уже благополучно забытом романе, что ни одна история не существует без своего прошлого и прошлое истории есть то, что позволяет нам понять ее. И это верно не только для историй из книг. Он был тем, кем был в данный момент – сорокаоднолетним педиатром, проезжающим на своем автомобиле через провинциальный городок с томиком «Джейн Эйр» на правом пассажирском сиденье,– в какой-то мере потому, что застрелил мальчика в Я-Туке, но в большей степени потому, что до того, как его выгнали из колледжа, он познакомился, а затем женился на хорошенькой студентке основной специализации Джудит Рицманн. Когда его призвали в армию, Джудит писала ему два или три раза в неделю, и даже теперь некоторые из этих писем он помнил наизусть. Именно в одном из них она написала, что хочет, чтобы их первый ребенок был непременно сыном, и что хочет назвать его Робертом. Майкл и Джуди были такими, какие есть, из-за того, что сделали в прошлом. Он женился на Джуди, он убил ребенка, а потом пил, пил… Пока он учился на медицинском факультете, Джуди cодержала его. Роберт – сыночек, родной, милый, болезненный, самый красивый Робби – родился в Вестерхольме, прожил свою бессобытийную и бесценную жизнь ребенка в этом провинциальном городке, в котором души не чаяла его мать и которым тяготился его отец. Роберт поздно начал ходить, поздно заговорил, слабо учился в школе. Майкл давно понял, что ему абсолютно безразлично, будет ли его сын учиться в Гарварде, да и в любом другом колледже. Сын был его отрадой, лучиком света в его жизни.
К пяти годам из-за частых головных болей Робби положили в больницу, где работал его отец, и у мальчика обнаружили первую злокачественную опухоль. Позже появились другие опухоли – на селезенке, печени, в легких. Майкл купил сыну белого кролика, и мальчик назвал того Эрни в честь одного из персонажей сериала «Улица Сезам». Когда у Робби наступала ремиссия, он таскал с собой Эрни по всему дому, как плюшевого мишку. Болезнь Робби длилась три года, и годы эти, казалось, обладали собственным ритмом, вели отсчет своего собственного времени, не связанного с временем окружающего мира. Когда сейчас Майкл оглядывался назад, ему казалось, что те тридцать шесть месяцев пролетели самое большее за двенадцать, а каждый час тогда тянулся неделю, каждая неделя – год, и все три года унесли молодость Майкла.
Но в отличие от Робби, он пережил эти три года. В больничной палате он держал сына на руках, когда тот тихо боролся за последний вздох: Робби очень легко расстался с жизнью. Майкл опустил родного мертвого мальчика на кровать, а затем – вновь, практически в последний раз – обнял жену.
–Когда вернусь домой, я не хочу видеть этого чертова кролика,– сказала Джуди. Она хотела, чтобы Майкл убил его.
Он и в самом деле едва не убил кролика, хотя слова жены показались ему похожими на приказ глупой злой королевы из сказки. Майкл разделял яростное отчаяние жены в такой степени, что был способен совершить подобный поступок. Вместо этого он отвез кролика к полю на северной окраине Вестерхольма, достал из машины клетку, распахнул ее дверцу и позволил Эрни выпрыгнуть наружу. Эрни огляделся вокруг кроткими глазами (так похожими на глаза Робби), сделал пару несмелых прыжков вперед, а затем припустил к лесу.
Майкл завернул на парковку перед больницей Святого Варфоломея и только сейчас осознал, что всю дорогу от своего дома на Редкоут-Парк к Аутер-Белт-роуд и затем к больнице – практически через весь Вестерхольм – он ехал со слезами на глазах. Он миновал семь поворотов, пятнадцать знаков «стоп», восемь светофоров и преодолел плотный поток машин в сторону Нью-Йорка на Белт-роуд, практически не видя ничего из этого. Он не помнил, чтобы вообще проезжал через Вестерхольм. Щеки были мокрыми от слез, веки распухли. Он достал из кармана носовой платок и вытер лицо.
–Давай не глупи, Майк,– приказал он себе, взял с сиденья «Джейн Эйр» ивыбрался из машины.
На другой стороне парковки возвышалось огромное, неправильной формы строение цвета перепревших листьев с башенками, арочными контрфорсами и сотнями узких окошек, словно пробитых в фасаде.
