–Мой мама бедный,– говорила она.– Мой деревня бедный-бедный. Много-много дней не кушать. Ты взять меня с собой в Америка? Я буду твоя жена. Я буду очень хороший жена.
–Жена у меня уже есть.
–Хорошо, я буду вторая жена. Вторая жена будет лучшая жена.
–Я бы не удивился,– проговорил он, глядя на ее симпатичное лицо с ямочками. Он пил пиво и чувствовал себя очень уставшим и дружелюбно-расслабленным.
–В Таиланде много мужчин иметь вторая жена,– сообщила она.
Малолетка на сцене выдула из вагины идеальное по форме колечко дыма.
–Киска выдувает фракталы!– восторженно взвыл австралиец.– С коллекционерами пластинок не соскучишься, крикетисты лихо машут длинными битами, но математички проявляют себя круче всех!
–А у тебя много телевизоров?– спросила Пула девушка.
–Много.
–А стиральная машина с сушкой есть?
–Само собой.
–А плита – газ или электрический?
Пул на мгновение задумался.
–Плита газовая.
Девица поджала губки.
–У тебя две автомашины?
–Конечно.
–А еще одну купишь – мне?
–В Америке машина есть у каждого. Даже у детей есть машины.
–А у тебя дети есть?
–Нет.
–Я рожу тебе детей,– заверила его проститутка.– Ты хороший человек. Два детей, три детей, сколько хотеть ты. Дать американский имена. Томми. Салли.
–Милые детки,– подхватил Пул.– Уже скучаю по ним.
–Мы иметь лучший секс, всю твою жизнь. Даже с твоей женой секс станет лучше.
–У нас с женой секса нет,– признался Пул, сам себе удивляясь.
–Тогда у нас будет в два раза больше секс, наверстаем.
–Киска выкурила сигаретку и теперь говорит по телефону,– не унимался австралиец.– Киска, ну-ка позвони в университет Квинсленда, передай там, что я малость подзадержусь!
Нимфа на сцене выпрямилась и поклонилась. Все девушки, австралиец и Пул громко зааплодировали. Когда девушка покинула сцену, пластиковые ленточные занавески раздвинулись, и вышла высокая обнаженная женщина с пухлой папкой бумаг и зажатыми в ладони фломастерами.
Допив пиво, Майкл наблюдал за тем, как она вставила себе во влагалище два фломастера и, опустившись на корточки над большим листом бумаги, принялась рисовать лошадь. Получалось очень даже неплохо.
–Куда обычно в Бангкоке ходят геи?– спросил у девушки Пул.– Мы ищем нашего друга.
–Патпонг, три. Через две улицы. Гейчики. Но ты же не гейчик?
Пул покачал головой.
–Идем со мной. Я покурю тебе.– Она обвила его шею руками. От ее кожи исходил восхитительный аромат – смесь яблока, юфти и гвоздики.
Конор и Пул ушли, когда художница на сцене завершала трудиться над пейзажем с горами, пальмами на пляже, парусниками на море и солнцем с лучами.
В квартале от «Монпарнаса» они увидели над открытой дверью вывеску книжного магазина «Патпонг букс»– к нему вели две ступеньки темного цвета. Пока Пул искал полку с романами Андерхилла, Конор отправился полистать журналы. Пул поинтересовался у дежурного продавца и менеджера, знают ли они Тима Андерхилла или не приходилось ли им когда-либо видеть его, но ни один не знал даже его имени. Пул купил «Расчлененного» втвердом переплете, а затем они с Конором отправились выпить пива в «Миссисипи куин».
–Черт, я же собственной рукой подписал одну из карточек Коко,– сказал Конор, когда они сидели в баре.
–Так и я тоже.– сказал Коко,– Ты когда подписывал?
Он и представить не мог, что только один человек из их взвода мог отрезать уши и писать «Коко» на карте из полковой колоды, но признание Конора отозвалось в нем смешанным чувством удивления и утешения.
–На следующий день после дня рождения Хо Ши Мина. Мы тогда должны были выдвинуться в какое-то чертово совместное со вторым взводом патрулирование. Как и в день рождения Хо. Только на этот раз вьетнамцы заминировали периметр, и один из танков зацепил осколочную мину. И это затормозило операцию, причем здорово. Помнишь, как мы едва ползли, пробуя щупами дорогу? Плечом к плечу? И как потом Андерхилл застал врасплох их часового в кустах, а после мы их всех там положили.
–Было дело…– ответил Пул. Он помнил, как видел северовьетнамских солдат, скользивших неслышно, как призраки, как олени, вдоль дороги. Это были не мальчики, а тридцати-сорокалетние солдаты на войне длиною в жизнь. И вот в тот момент ему неудержимо хотелось убивать их.
–А когда все закончилось, я вернулся и обработал их часового,– миниатюрная девушка в черном кожаном лифчике и такой же микроюбке устроилась на барном стуле рядом с Конором и, облокотившись на барную стойку, заулыбалась, стараясь завладеть его вниманием.– В смысле, отрезал у этого жмурика уши,– продолжил Конор.– Черт, и пришлось же мне попотеть. Все ухо – как один сплошной хрящ. В итоге удалось откорнать только верхнюю часть, и она вовсе не выглядела как ухо. На меня, знаешь, в тот момент будто затмение нашло, словно я был не я. И все пилил и пилил… И когда наконец отпилил, его голова шлепнулась прямо в грязь, а ухо осталось у меня в руке. Тогда пришлось перекатить труп и начать все по новой.
Девушка, внимательно слушавшая его рассказ, оттолкнулась от стойки, пересекла помещение и стала шептаться с другой девицей из бара.
–И что ты сделал с ухом?– спросил Пол.
–Швырнул в заросли. Я ж не извращенец.
–Ну да…– кивнул Пул.– Надо быть действительно больным на голову, чтобы хранить такие сувениры.
–В самую точку,– сказал Конор.
3
Жужжание в телефонной трубке сменилось мертвой тишиной, а та – противным высокочастотным свистом. Конор оторвал взгляд от фотографий голых девушек в журнале, который купил в «Патпонг букс», и спросил:
–А ты когда?
–Что – когда?
–Подписал карту Коко.
–Спустя примерно месяц после сообщения о том, что назначены трибуналы. После патрулирования в долине Ашау.
–Значит, конец сентября,– сказал Конор.– Помню. Я тогда собирал трупы.
–Ну да.
–В подземном ходе сообщения – там еще обнаружили большой склад риса.
–Точно.
–Дружище Майки!– воскликнул Конор.– Черт, да ты просто зверюга.
–Знаешь, до сих пор не пойму, как меня угораздило сотворить такое,– признался Пул.– Мне потом несколько лет снились кошмары.
Свист в трубке прервал голос оператора:
–Соединяем вас с абонентом, сэр,– и Майкл Пул мысленно приготовился к разговору с женой, невольно удерживая в памяти отчетливую картину, как он, орудуя своим «Ка-Баром»
[104], отпиливает уши трупу, прислоненному к пятидесятифунтовому мешку с рисом, а затем из темного закоулка памяти всплыла картина более зловещая: тем же ножом он выкалывает покойнику глаза.
