Подброшенные ключи не падают на землю. Их подхватывает изящная ладонь, которой не было тут мгновение назад.
Она – кто бы она ни была – проскальзывает за руль. Вновь слышно звяканье ключей. Мотор рокочет, как грозовая туча. Майк устроился на пассажирском месте, и вид у него донельзя довольный. Водительница передает ему лавровый посох, просит подержать. Затем они в облаке пыли уносятся по древней дороге, а мы, деморализованные претенденты на Музу, только отпрыгиваем на обочину. Майк машет рукой.
«Ах ты, сукин сын»,– бормочете вы, впрочем, без всякой злобы. На Майка невозможно сердиться всерьез. Он просто знал что сказать, и это умение будет с ним всегда, вне расписаний, блистательное, неугомонное и беззаконное. Овцы снова блеют. Майк исчез вдали. Это вполне может быть его портрет на титульном листе книги: он исчезает вдали, а мы, оставшиеся позади, вопрошаем за кадром: «Как, черт возьми, ему это удалось?»
Таким поэтом был Майк Форд. Может быть, лучшим в своей стране и всвое время, и определенно понятия не имеющий, куда его занесет.
IV. Leo
[5]
Для того чтобы построить мир, мало соблюсти расстояния на карте, хотя Майк и это сделал с величайшим тщанием. Из такой скрупулезности и рождается красота «Дракона», его искрометное очарование, то, что можно назвать ощущением фактуры. Я уже упомянул, что в этом мире Юлиан (Мудрый) не был заколот копьем, после того как ринулся в бой без панциря, как Юлиан (Отступник) в нашем, и остановил распространение христианства, поддержанного его дядей Константином. Империя в«Драконе»– мешанина культов и теизмов, где закон не дает ни одной религии преимуществ. Удивительно, что роман, действие которого происходит через тысячу лет после этой кардинальной исторической развилки, создает тем не менее ощущение подлинного, знакомого Средневековья. Всё, от слов в устах персонажей до ценностей у них в голове, от суровых постоялых дворов Уэльса до фривольной атмосферы флорентийских пиров, кажется настолько правильным, уместным и аутентичным этой языческой картине, что история перестает восприниматься как альтернативная.
Если вы и впрямь забудете, что Ричард III не ушел живым сБосвортского поля, не огорчайтесь. Вы не одиноки. В том-то и суть фокуса. Майк Форд с его пятью Византиями и быстрыми пальцами наперсточника. А иногда он выкладывает на стол еще иМедичи, Передиров иВудвиллов. Вы не успеваете следить глазами за реальностью, потому что глаза тут ни при чем. Брови? Ну… Хм.
V. Perses
[6]
Джон М. Форд умер внезапно и чересчур рано (это было бы чересчур рано в любом возрасте) в2006-м, оставив юридически недействительное завещание, из-за которого его литературное наследие оказалось подвешенным. Казалось, надежды нет: почти ничего из написанного им нельзя будет переиздать до истечения срока авторских прав, то есть до трехсотлетнего юбилея Соединенных Штатов Америки. Но иногда луч света проникает во тьму. Иногда люди задают вопросы и начинают аккуратно распутывать узлы былых непониманий. Вы держите в руках плод их усилий – новехонькое издание сокровища, напечатанное с благословения родных Майка благодаря усилиям и преданности его друзей и читателей.
Я никогда не встречался сМайком лично (сожаления, по определению, приходят запоздало). Я жил в неведении и не понимал, что теряю. Позже счастливые обстоятельства жизни и карьеры свели меня со многими, кто любил Майка, и дали мне случай увидеть в их глазах его призрак. Знаю, не мое дело помещать на этих страницах новую эпитафию, но я снова злюсь, что потерял Майка раньше, чем успел с ним познакомиться, и очень хочу описать его как можно более правильными словами, как он того заслуживает. Каким был бы самый скромный подобающий монумент? Исполинский пылающий луч, бьющий с небес, достаточно жаркий, чтобы испарить свинец? В силах ли я написать нечто подобное? Как мне создать что-то, сопоставимое с ним?
Допустим, я стою в чистом поле. Собираю все, что во мне есть, всю огневую мощь моего голоса. Я поднимаю увеличительное стекло, вызываю прозрачный язычок жара. Я подобен ребенку, который выставил два пальца и представляет, что это бластер. С тем же успехом я мог бы сказать: «Пиф-паф!»
И тут я поднимаю взгляд.
Вот оно! В полмили шириной, бьет оттуда, где синева встречается с чернотой, расплавленное золото в ореоле дрожащего жара. Колонна света. Наименьшее достойное напоминание вселенной, что ей случилось встряхнуть в стаканчике игральные кости и выбросить нечто настолько замечательное, как Майк Форд.
Не я зажег этот луч.
Разумеется. Разумеется. По другую сторону исполинского золотого столпа прохаживается Майк, что-то черкает на обороте старой дорожной карты. Он не нуждался в том, чтобы я писал ему пламенную эпитафию. Он каким-то образом заготовил ее заранее и оставил там, где, на его вкус, ей надлежало быть, и она стояла здесь, дожидаясь, когда ее заметят. Очень в духе Майка Форда.
–Майк!– ору я.– Привет! Вы меня не знаете, но иногда я стою перед зеркалом и пытаюсь себя убедить, что каким-то образом унаследовал два фрагмента ваших бровей. Как вы угадали, что мне именно в этом абзаце нужен пылающий золотой луч, соединивший небо и землю?
–А, это?– Майк смотрит на огненное зарево и проделывает свой фокус бровями. (Ну, у меня есть две смешные бровки, карандашные черкушки рассеянного художника, но брови Майка в сравнении с бровями обычного смертного – все равно что Рука Кирби в сравнении с заурядным человеческим кулаком.)– Если честно, я понятия не имею, зачем это сюда поместил. Может, когда-нибудь вспомню.
–Что? Погодите. Вы меня подкалываете? Это ваше всегдашнее дважды обманное опровержение из серии «догадайся сам»? Мне? Когда я пишу о вас?
–Интересные вопросы, верно?– Майк улыбается и, хочется верить, не только потому, что я о нем пишу.– У меня сейчас мысли заняты другим. Я тут дописываю одну безделицу. «Еще пятьдесят оригинальных способов применить лавровый посох в домашнем быту». Дошел пока до сорок седьмого. Когда закончу, может быть, напишу вам постскриптум.
–Или,– говорю я,– сейчас вы постучите меня по голове и скажете: «Ну у тебя и воображение», намекая, что я извлек из ваших авторских ремарок великие невозможности… вроде этого огненного столпа.
–Сдается, вы загнали себя в ситуацию «из огня да в полымя». И вообще, что за огненный столп?
Майк небрежно взмахивает рукой. Исполинский луч золотого пламени погас, погас некоторое время назад. На его месте – записка, накорябанная на оторванном уголке старой дорожной карты. Она гласит:
[Некоторые слова] и[что вы в них вчитаете]
Он уже исчез вдали.
Как, черт возьми, ему это удалось?
VI. Heliodromus
[7]
Наверное, честность требует сказать, что сейчас, в двадцатых годах двадцать первого столетия, есть некоторые черты массовой фантастики, которых читатель привык ожидать, и тем, кто воспитан на такого рода чтении, «Дракон» может показаться трудным. Он не ставит себе целью дать однозначные ответы. Собственно, в системе романа нельзя даже сказать, что такие ответы существуют. Есть некая почти детерминистская разновидность крепко сбитого повествования, в которой все правила игры подробно изложены, каждая способность четко определена, каждый исход ясно обозначен, каждый вопрос понятно разъясняется, прежде чем читатель дойдет до последней страницы. Это, должен сказать, прямая противоположность корпусу текстов, известному как «все, что написал Майк Форд». Не ищите здесь предложений и абзацев, сколоченных без единой щелочки. В произведениях Майка полно дыр самого замечательного свойства. Что пробивается в щелочки суперструктуры? Свет, друзья мои.
