Поэт Артуро Полициано иАлессандра Скала, художница и режиссер флорентийского Гранд-театра, сидели на скамье и оживленно беседовали.
–Орфей спускается в ад,– сказал Полициано.– Спускается. У всех поэтов так.
Скала ответила:
–Мы можем прорубить в сцене люк, и пусть актер играет не на виду у зрителей?
–Идти по сцене не значит спуститься!
–Либо можем поставить лестницу… ой, погодите. Вы не говорили в последнее время сЛеонардо?
–С архимедовцем? Последний раз мы встречались зимой.
–Он принес мне эскизы машины – даже нескольких машин,– чтобы перемещать актеров и декорации. Чтобы боги летали и все такое. Допустим, когда Орфей идет, ад поднимается на колесах, придуманных Леонардо…
Полициано был в лиловом, Скала – в абсолютно черном бархате с сотнями крошечных серебряных пуговок.
–Бог ночи и богиня неба,– театральным шепотом проговорил Фичино уЦинтии за спиной.
Она услышала шарканье, быстро обернулась и подала ему руку; слегкой улыбкой и кивком хромоногий философ принял ее помощь.
Все начали рассаживаться. Лоренцо настоял, чтобы гости заняли скамьи только с одной стороны. Цинтия думала, что начнется некий спектакль, сочиненный Лоренцо и поставленный Алессандрой. Летом здесь репетировали другую пьесу Лоренцо, «Жизнь Юлиана», которая затем с успехом прошла в городе, а также, в переводе, в далеких Лондоне иВизантии. Впрочем, у тех трупп не было Лоренцо на роль мудрого императора, а никого другого Цинтия в ней представить не могла.
Прокатился раскат грома – без молнии, в чистом небе. Затем в небеса с шипением и треском вонзилась бело-желтая огненная линия; она рассыпалась фонтаном искр и дыма, белого в лунном свете.
–Это из Катая,– сказал Лоренцо.– Огонь как род искусства.
И еще взрывы, линии, огненные россыпи, дивные цветы в небе.
–Луна приревнует,– сказал Луиджи Пульчи и тут же экспромтом выдал скабрезный стишок о плодах лунной ревности.
–О чем вы думаете, bella Luna?
[23]– произнес голос над ухом Цинтии.
Она обернулась и увидела Лоренцо. Он сидел рядом с ней, подтянув одно колено и сплетя пальцы на щиколотке. Лицо его было в тени и лишь изредка озарялось искрами, но и тогда глубоко посаженные глаза оставались в темноте.
Лоренцо шел двадцать восьмой год. Он обладал несметным богатством и благодаря Витторио иЦинтии Риччи не страдал от подагры, убившей его отца. Он был правителем Флоренции во всем, кроме титула. Лоренцо было довольно того, что он Лоренцо. Платье на Цинтии было слишком тесное, слишком жаркое; она не могла дышать.
–Я хотел бы отправить вас вПизу,– сказал Лоренцо.
Цинтия думала о многом. Но не об этом.
–Пьер Леоне решил на время оставить преподавание. Поехать вГерманию и вАлександрию, узнать новые виды хирургии, пока его пальцы еще проворны, и, как я полагаю, написать еще книгу. Кафедра остается свободной. Не желаете ли ее получить?
–Я… я думаю, мой отец больше достоин этого места.
–Витторио в городе, а вы здесь. Но, конечно, решать вам.– Он еле заметно пожал плечами и обернулся на полутемный сад.– Скоро расцветут крокусы. Трудно ли вам добыть требуемое количество?
–Нет. Мы… осмотрительны, разумеется.
–Разумеется.
Она видела очертания его улыбки и гадала, не упустила ли второй смысл. Во вспыхивающем свете Лоренцо глянул на свои большие грубые руки, сплел пальцы. В небе затрещала цепочка взрывов.
Он снова посмотрел на золотое ожерелье у нее на шее. Хотя он по-прежнему улыбался, Цинтия теперь видела, что улыбка вовсе не веселая. Лоренцо расцепил руки, и она подумала, не коснется ли он подвески, однако он только встал, сказал: «Buona notte, Dottorina Luna
[24]» иотошел под вспыхнувшим в небе багряным заревом.
Цинтия приложила пальцы к горлу. Осенние крокусы. Так называют безвременник, или колхиум. Дважды в день Лоренцо де Медичи принимает мерную ложку бренди с экстрактом безвременника, который прописали ему Риччи, и подагра его не беспокоит. Вот так просто. Есть лишь два затруднения…
Ни отец, ни мать Лоренцо не могли принимать это лекарство; уних начиналась рвота и мучительный понос. К счастью, уЛукреции недуг был слабый, и она соблюдала предписанную диету.
К несчастью, уПьеро де Медичи недуг был сильный. Поэтому Витторио Риччи изгнал со стола красное вино и требуху. Он обращался к мудреным книгам и чужеземным врачам и заламывал руки.
А его дочь собирала мочу и кровь, в которые Витторио всматривался, будто безумный гадатель, и записывал все возможные варианты рецепта, а потом брал образцы рвоты и жидкого кала – и ставил припарки, и обертывал воспаленные, багровые суставы больного, день за днем, месяц за месяцем, пока в год, когда Цинтии исполнилось четырнадцать, Пьеро не умер иЦинтия не поседела окончательно.
Лоренцо стал правителем в двадцать один. Настойка не вызывала у него никаких побочных эффектов, так что первое затруднение разрешилось и появилось второе. Настойка безвременника, как знает всякий опытный отравитель, убивает в поразительно малых дозах. Черта между лекарством и ядом тоньше заточенного ножа.
Отсюда и осмотрительность. Потому-то Риччи сами готовили лекарство, не обращаясь к гильдии аптекарей, и, проверяя каждую новую партию, убивали двух собак и двух поросят. Давая яд правителю, даже с его согласия, надо быть очень осторожным.
Небесное зрелище закончилось. Алессандра Скала говорила о том, чтобы показать колесницу Феба с огненными колесами. Полициано хотел изобразить на сцене пожар Рима. Лукреция де Медичи посоветовала огнедышащих змеев, аПульчи со всегдашней кощунственной непочтительностью предложил разыграть войну богов – в небе, с извергающими пламя орудиями.
Тогда синкретист Фичино, который сидел, ссутулясь, подле стоящего Лоренцо, объединил все предложения с новой песней Лоренцо: боги на огненных колесницах носятся между мирами, сражаясь с мятежными богами, город (планета?) гибнет в пожаре, невообразимые чудища наводят на героев страх и вступают с ними в дружбу.
–Пьесе нужно название,– сказала синьорина Скала.
Пульчи уже открыл рот, но Фичино скаламбурил быстрее.
–Она должна быть посвящена Изиде иМарсу,– сказал он.– Назовем ее Stella Martis
[25].
Слуга принес лиру Лоренцо и еще одну для Фичино, флейту для Полициано и тамбурин для Лукреции.
–Споете, Луна?– спросил Великолепный.
–Я лишь раз слышала слова…
