Хивел внес в дом котелок, тяжелый, как его мысли, и повесил на крюк. Он видел щуплого черноглазого человека, флагелланта, когда коснулся мыслей Цинтии, но не знал, кто это, а спросить было некого.
Однако вампирское убийство он видел обычным зрением, так что рассказал о нем. Мэри ничего не произнесла в ответ, только что-то замурлыкала себе под нос, раскачиваясь в кресле.
Хивел почувствовал, что у него слипаются глаза.
–Не надо, Мэри. Со мной – не надо. Прекрати.
–Я ничего не делаю, брат. Тебе нужно спать, как и всем Господним детям.
Он вдруг ощутил непомерную усталость. Мэри снова напевала, но, возможно, дело и впрямь было не в нем. Обычно Хивел спал раз в трое-четверо суток, но последнее время не спал вовсе, потому что Цинтия была так уязвима по ночам…
–Спи, брат Хивел. Сегодня я буду смотреть за нашей сестрой.
Он рухнул на лежанку подле очага, даже не ощутив, как ее коснулся. Мэри стянула с него сапоги и сунула ему под голову сложенный плащ. УХивела не было сил противиться.
Последним, что он увидел, далеко в золотистой дымке, была божница на стене, мерцающие свечи и латинский крест.
Он совершенно проснулся, чувствуя прохладу возле зрячего глаза. Мэри убрала палец, с которого еще капала родниковая вода.
–Поднимайся, Хивел. Я не могу ее успокоить. Надо что-что делать. Подержишь ее.
Хивел встал, глядя на Мэри и по-прежнему не понимая толком, что она сказала. Тут из соседней комнаты донесся крик Цинтии.
–Ты хочешь сказать… ее надо удерживать силой.
–Именно так.
Он вслед за Мэри вошел в спальню. Кровать была большая, с дубовыми столбиками; на нее косо падал вечерний свет, иХивел понял, как долго спал беспробудным сном. Неужели Цинтия все это время вопила, а он не слышал? Хивел заставил себя на нее взглянуть.
Она лежала, подтянув колени и вцепившись руками в кроватные столбики; шерстяная рубашка сбилась, так что видна была коленка и бледная лодыжка, худая, как у ребенка. Волосы скрывал ночной чепец. Лицо было бескровной маской: глаза зажмурены, рот открыт, кожа натянулась – графический рисунок отчаяния. Она пищала, как тонущий котенок.
Хивелу было страшно ее коснуться. Пустая глазница заныла.
–Обязательно ли…
–Ладно, дай мне ее шелковый шарф,– сказала Мэри.– Можешь подождать снаружи, а я свяжу ей руки.
–Ой нет… нет. Я подержу ее.
Он сел на угол кровати. Цинтия распахнула глаза и уставилась на него. Хивел бережно оторвал пальцы ее правой руки от кроватного столбика. На ладони отпечатался рельеф точеного дуба.
–Я не буду есть,– внезапно объявила она.– Уморю себя голодом или выпью яд, но к вашим еде и вину не притронусь.
Хивел освободил другую ее руку. Цинтия глянула на себя, обеими руками вцепилась в ночную рубашку, потянула. Костяная пуговица отлетела, ударилась в стену.
Хивел в испуге схватил ее запястья. Обрывки слов, непрошеные, пронеслись в мозгу; он почувствовал, как слабеют и мягчеют мышцы. Цинтия разжала пальцы, иХивел тут же ее отпустил.
–Мэри…
Он подсунул руку под плечи Цинтии, усадил ее, позволил ей привалиться к себе. Мышцы у нее на спине по-прежнему были как железо. Хивел обнял ее за талию. Она скользнула пальцами по его руке; унего побежали мурашки.
–Мэри.
Мэри держала на растопыренных пятернях веревочную паутинку: колыбель для кошки.
–А теперь расскажи нам, что случилось, сестра.– Голос у нее был мягкий и теплый, словно осеннее солнце.– Расскажи нам, выпусти это на свет, ибо зло на свету умирает.
–Нет,– сказала Цинтия и дернулась из объятий Хивела.– Пустите меня.
–Нет искупления без любви, нет любви без близости,– сказала Мэри.– Наш Господь это знал и стал плотью, чтобы были и близость, и любовь, и прощение. Расскажи нам, что случилось в гостинице среди снегов.
Цинтия завопила: «Хивел?» изабилась в его руках. Он притянул ее к себе, чувствуя, как напряглись ее мышцы, как хрустят суставы. И вопреки своему желанию вновь прибег к магии, иЦинтия расслабилась.
–Хивел…– бессвязно проговорила она,– что ты ей сказал?..
–Чего ты боишься, что он мог сказать?– проговорила Мэри и что-то сделала пальцами с веревочной фигурой.– Страх неизбывен, но скажи, и боль уйдет с эхом твоих слов. Расскажи нам про гонца.
В колыбели для кошки распутался узелок.
–Не я сделала надрезы,– сказала Цинтия.– Но я научила шпиона, как их сделать. Я достала перья из моей сумки. Но я…я…
–А почему ты хотела помочь шпиону? Понимание дает покой. Скажи мне, сестра, что направило твою душу на этот путь?
Еще один узел распутался на бечевке.
Цинтию вновь свела судорога.
–Герцог Сфорца…
Они уходили дальше в прошлое, все более мучительное: наружу сочился душевный гной, и черная кровь, и тлетворная вонь.
Хивел тоже это чувствовал. После того как он заглянул в воспоминания Цинтии, они стали отчасти и его воспоминаниями, и теперь он понимал, что видел. Он был заперт в вонючей кладовке, покуда Савонарола истязал свою плоть, и его тянуло сблевать.
Он сразу убрал тошноту. Слишком быстро, слишком легко, подумал Хивел. Он уже и так причинил немало вреда и себе, иЦинтии. Мэри втянула его в это с лучшими намерениями. Она не понимала, и не могла понять.
С тех пор, как Каллиан Птолемей открыл его сознание, Хивел видел множество колдунов, и лишь пятеро из них не подверглись разрушающей силе собственных чар. Пятеро из сотен.
Они не составляли никакого союза, эти пятеро. Один был китайский монах, толстый, лысый и чувственный; его странная жизнерадостность проистекала из тишины Дао. Русский отшельник был косматый и вшивый, жил всю жизнь в дымной пещере вместе с кривыми идолами, из которых иные были, наверное, древнее человеческого рода. Была обычная сельская вещунья, в обычном домике одного размера внутри и снаружи, не на курьих ногах; ее богу, чтобы искупить свое творение, потребовалось нелепое страдание и весь механизм римского правосудия. Четвертый считал, что боги – выдумка, а космос – машина, как часовой механизм или ветряная мельница – только идеальный часовой механизм или мельница. Пятая… про нее он вспоминать не хотел, да и влюбом случае она уже умерла.
–Меня всегда учили, что скальпель – не просто нож, он орудие врачебного искусства и потому священен… а я взяла священное орудие и вонзила мальчику в сердце. И я сделала это очень, очень хорошо…
Цинтия принялась раскачиваться взад-вперед, тряся головой. Хивел погладил ее по волосам. По лбу у нее тек пот.
Хивел знал, почему эти пятеро не пожирали себя. Дело было не в заклинаниях, не в именах, не в магических кругах, не в глазу червяги и не в фазах луны. Он знал что́ это, но понимал, что его оно не спасет, ибо у него органы, способные вместить веру, давно выгорели.
