Хивел отвернулся, как будто в смущении. Цинтия гадала, правда ли он смущен или хочет ее в этом уверить; ито и другое было отчасти возможно. У колдуна слишком много тайн. И он крепко связал себя правилами, которых и не подумал бы навязывать другим.
В последнее время он, ко всему прочему, взял себе за правило молчать.
–Хивел, вы говорили, тут неподалеку был римский лагерь… А этим перевалом римляне ходили?
–Дважды – ни разу,– ответил Хивел, глядя в землю.
Она ждала.
После долгого молчания он добавил:
–Им не давали разведать дорогу в горы. Если отряд обнаруживал этот перевал… видели высокие камни, мимо которых мы проезжали? За ними кто-нибудь поджидал.
Цинтия кивнула, думая о горных фортах Урбино, где всегда кто-нибудь поджидал византийцев… а поскольку у герцога Федериго остался сын, возможно, поджидает и сейчас. Она на это надеялась.
Затем она полушутливо спросила:
–А ходят ли этой дорогой по ночам скелеты в легионерских латах?
У нее сложилось впечатление, что привидений в этих краях любят не меньше выпивки.
–Тела сбрасывали вниз. Так что тех, кто приходил за ними – а со Старой Империей, ставшей Новой, всегда было кому прийти,– уводили все дальше и дальше от того, чего они искали.
Он смотрел на носки своих башмаков.
Цинтия знала, что это тоже одно из правил Хивела: никто не должен знать, что ему тоскливо. Поэтому она не подала виду, что знает, и сменила тему:
–Хивел, кто такая Рианнон?
Он повернулся к устью реки, уперся обеими ногами в землю и положил руки на колени. В кулаке у него был очередной белый медальон – Хивел находил их повсюду. Он повертел светлый диск в пальцах.
Цинтия сказала:
–Вы слышали, меня так называли. Я догадываюсь, что это не оскорбление.
Хивел убрал медальон.
–Она была врачевательница, как некоторые говорят.
–Вроде Мэри Сетрайт?
–Вроде нее. Можно сказать, что Мэри иРианнон – это как вы иМинерва.
Цинтия вздрогнула и схватилась за свой медальон с совой.
–Я не знала…
Хивел наконец-то посмотрел ей в глаза, затем перевел взгляд на ее волосы.
–Некоторые говорят, что она была Луной. Часто она дама на белой лошади, скачущей быстрее ветра. Почему вы смеетесь?
–Потому что иначе я расплачусь,– сказала она, повязывая голову шарфом.– Вы же знаете, что Лоренцо Медичи называл меня Луной за цвет волос… Димитрий как-то говорил мне… вернее, пытался… он хотел рассказать, как ездил на белой кобыле по имени Луна. Однако он плохо владел английским… а я неважно себя чувствовала… и я влепила ему пощечину, бедняге. А он всего лишь думал развлечь меня историей.
Она поглядела на север.
–Интересно, где они сейчас. Дими иГрегор.
–Я уверен, что они сРичардом,– ответил Хивел, вставая.– И, думаю, они живы.
С Имболка, февральского праздника света, прошло несколько дней, и городок Конуи наконец угомонился; полфута снега тоже способствовали тишине.
Цинтия расхаживала по гостиничной комнате. Комната была не то что большая, но почти без мебели, поэтому ничто не мешало ходить.
–Мне думается, нам хорошо бы ненадолго уехать на юг,– сказала она.
–Недолго подождать, и начнется весна. Так бывает даже вСеверном Уэльсе,– сказал Хивел.– К тому же мы только что ехали вдоль побережья. Неужто вас тянет так скоро вернуться в эти городки и продуваемые всеми ветрами замки?
Цинтия едва не захихикала. Ему определенно было лучше, и она догадывалась отчего: последние дни они провели в покое, а не разъезжали в поисках легенд, интриг и кругляшков белого металла.
Откуда бы эти медальоны ни взялись, распространились они повсюду. В любой деревне на пути Хивела иЦинтии их носили под одеждой, скрытно. Он просил показать медальоны, вытаскивал свои. Это сопровождалось разговором на валлийском диалекте, которого Цинтия не понимала.
Он не разрешал ей к ним притронуться. Как-то она предложила понести его мешочек, иХивел, буркнув «нет», затолкал медальоны в заплечный мешок, будто скряга, которого застали за пересчитыванием золотых.
Цинтия не знала, что это: магия, безумие или какое-то более обычное зло. Однако она знала, что у нее нет от этого лекарства. Ей хотелось отвезти Хивела обратно вБрихейниог, вЛлангорс, кМэри Сетрайт, пока алый червь с медальона не вгрызся еще глубже в его мозг.
–На юг значит вдоль побережья,– сказал он,– или через весь Гвинедд вАнглию; римляне проложили дороги наперекрест, англичанам же это так понравилось, что они не стали ничего менять. Нам труднее общаться между собой, им легче сюда прийти.
В голосе звучала тоскливая отрешенность.
–Отсюда есть дорога на юг прямиком до Харлеха,– возразила Цинтия,– по Диффрин-Конуи.
По-валлийски она говорила с трудом, но объясниться уже могла, и когда спросила хозяина гостиницы про дорогу, тот оценил ее старания и постарался объяснить как можно понятнее.
–О, нет,– быстро ответил Хивел,– этой дорогой мы не поедем. Нет никакого смысла.
–Смысла?
–Лет десять назад Харлех был на стороне Генриха против Эдуарда и милорду Герберту поручили взять замок. Идя по долине Конуи, он решил дать местным жителям наглядный урок. Можно было идти за его войском по дымам от пожаров и воронью, кормящемуся на грудах тел. Я мог бы показать вам постоялый двор, где и сейчас валяются обгорелые кости…– Он умолк и тряхнул головой.– Мне не нужно переходить реку вброд уКаэрхуна. Я знаю, какое там течение.
Он повернул вверх левую ладонь. На ней, прижатый пальцами, лежал медальон. Хивел сделал легкое движение, и диск исчез, остался лишь красный круг и две белые дуги, призраки борющихся драконов.
–Разумеется, он не исчез, только спрятан. Это не магия, но лишь то, что за нее выдают.– Он тряхнул рукавом, диск выпал и глухо звякнул о половицы. Хивел слегка поежился; он поднес ладонь с отпечатком к лицу, погладил оба глаза.
После долго молчания он сказал:
–Простите меня, Цинтия. Я притащил вас далеко в чужую страну ради дела, которое изначально не было вашим.
–Я сама напросилась в нем участвовать,– твердо ответила Цинтия.– И я уверена, что Флоренция сейчас показалась бы мне такой же чужой.
Хивел на мгновение просветлел, но тут же спрятал свою радость и потупил взгляд. Бедняга, подумала Цинтия, пытается не соприкасаться с миром, чтобы не навредить. Они объехали почти весь Уэльс, а она до сих пор не знала, из какой части страны он родом.
И внезапно она подумала, что он прикоснулся к ней и не причинил вреда, а исцелил ее; должен быть способ обратить это ему на пользу.
