– Она вам не нравилась.
Глаза Хуаны впились в меня, изучая лицо. Теперь-то она была здесь, резкая и пугающая.
Я сболтнула лишнего.
Хуана улыбнулась мне едва заметной, приторной улыбкой. Затем встала, взяла меня за руку и подняла на ноги. Как ей удавалось стоять так ровно, в то время как я едва держалась на ногах, а кухня ходила ходуном? Она обвила меня рукой за талию и повела в сторону выхода из кухни, к двери, ведущей в дом.
– Я соврала, – проговорила она мне в ухо. Горячее и сладкое от алкоголя дыхание опалило кожу. – Даже дважды. Дело в том, что… Я боюсь этого дома. Я не могу войти внутрь, особенно когда темно. Ана Луиза тоже. Но вот вы… – Она отпустила меня, и от внезапности я шагнула в темноту, пытаясь удержать равновесие. – Вам пора спать, донья Беатрис.
Она сунула мне в руку горсть трав. Разжав свою потную ладонь, Хуана высвободила их землистый травяной аромат. В другую мою руку Ана Луиза вложила зажженную свечу. Дым закружился вокруг них, насмешливые пожелания доброй ночи перекликались друг с другом и отдавались эхом, пока я уходила, а тепло и свет кухни все больше и больше отдалялись.
Я завернула за угол: ноги точно знали дорогу до спальни, а вот тело подводило меня. Слова Хуаны не спешили доходить до меня из-за мескаля, но, стоило оставить кухню позади, стоило холодному сквозняку ударить мне в лицо, я наконец поняла, что она сказала. Хуана боялась дома.
Холод просочился сквозь платье, до самых костей, ввинчиваясь в грудь ледяными ручейками.
Хуана с Аной Луизой захлопнули дверь в кухню.
Я осталась одна.
Единственная свеча едва-едва прорезала темноту. Я подняла горсть измельченных трав, и в носу защипало от их землистого запаха. Голова закружилась. Позади меня вдруг раздался детский смех. Пламя свечи бешено заплясало, и я отпрянула, сердце ударилось о ребра.
Здесь никого не было.
Рукой с травами я подхватила юбки. Вперед. Мне нужно добраться до комнаты. Свеча отбрасывала крошечный ореол света, которого едва хватало, чтобы видеть на фут перед собой.
Снова раздался смех – на этот раз еще звонче; он был робким и легким, совсем непохожим на смех Хуаны. Я это все выдумала? Я никогда до этого не пьянела, а, судя по заплетающимся ногам и расплывающемуся взору, именно это со мной и происходило. Опьяневшие люди слышат разные вещи? Чувствуют липкое и холодное прикосновение к щеке, будто это чья-то плоть?
Я не хотела знать ответ. Я решила как можно скорее взобраться по лестнице. И вдруг шеи коснулись холодные пальцы. Нет же, мне просто показалось, я выдумала и ощущение мертвецки холодных пальцев на мочках ушей, и чувство, как они пробираются к волосам… На плечах оказались две ладони, которые толкнули меня вперед. Я вскрикнула и упала на колени, виском задев перила.
Голос становился все разборчивее, переходил от искаженного смеха к беспорядочной речи, как будто разговаривал с кем-то; тон его делался все выше и злее – задавая вопросы и требуя ответов.
Из-за страха я забыла о боли в коленях и черепе, весь мир сузился до свечи в руках и щекочущих пальцев, снова тянущих меня за волосы.
Мне нужно было выбираться. Что, если эти руки сбросят меня с лестницы? Я кончу так же, как та крыса на ступеньках Сан-Исидро – с мозгами, разлетевшимися по холодным камням?
Осторожно выставив свечу вперед, я заставила себя подняться на ноги и, согнувшись, бросилась по ступенькам к покоям, при этом спотыкаясь на каждом шагу. Всем телом я навалилась на дверь, пока она не распахнулась, и едва не упала на пол. Дверь захлопнулась. Голос стих.
В дальнем углу комнаты показался темный силуэт сундука, крышка которого все еще была открыта, будто зияющая пасть животного. Я обошла его стороной и направилась в свою спальню, но споткнулась на пороге. Я выставила вперед руку, чтобы не упасть, но слишком поздно осознала свою ошибку.
– Нет! Нет! – крикнула я, когда пламя свечи погасло из-за резкого движения.
Темнота обрушилась на комнату, как удушающая шерстяная накидка. Воздуха не хватало.
Нет. Я не могла находиться в этой спальне в темноте. Не могла, не без Родольфо.
В груди все сжалось при воспоминании о вспышке красных глаз в темноте. На этой богом забытой асьенде не было никаких котов.
Хуана солгала. И отправила меня сюда в одиночку.
Сердце билось все быстрее, пока я на ощупь добиралась до трюмо, где хранила спички. Руки дрожали, потому что я не разжимала кулак с травами. Вот. Вот они где. Чирк, чирк, и вспышка пламени ожила.
– Хвала небесам, – хрипло прошептала я и принялась зажигать свечи на трюмо.
Я зажгла их все. Теперь у меня был алтарь трепещущего пламени, и отражение в зеркале рассеивало свет по всей комнате.
Я обернулась.
Темнота, словно животное, отпрянула назад. Дикий инстинкт, пробудившийся у меня на загривке, под кожей и в мышцах, сбежал вниз по спине.
Я была не одна.
8
Следующим утром я проснулась с несвежим привкусом во рту и ощущением липкости и сухости на губах. Сквозь окна, высоко врезанные в стены, мне подмигивали горстки голубого неба. Я потянулась и тут же поморщилась, почувствовав боль в глазах и вспомнив, почему уснула в платье, а свечи растаяли и превратились в бесформенные лужи на подносе.
Я перевернулась на спину и уставилась на потолок с балками.
Что-то с этим домом было не так.
Что-то рыскало по нему днем и только крепло ночью.
Я спала, свернувшись в клубок, крепко прижимая к груди травы, будто они были моим талисманом. Я разжала затекшую руку: корешки и листики оставили на ладони и пальцах красные следы. Я нахмурилась. Неужели мой разум играл со мной? Прошлой ночью я была не в себе.
Но… кровь в сундуке. Холодные руки, толкнувшие меня на лестнице…
Я вздрогнула. Может быть, это слуги так меня проверяли? Они боялись, что я помешаю их порядку, заставлю разбираться с заброшенным домом и решили так меня спровадить?
Я не торопилась принимать ванну и одеваться, но постаралась разделаться с этим как можно быстрее, после чего отправилась в кабинет. Я подошла к стене, на которую повесила папину карту, и остановилась.
Слабая часть меня была вполне готова к тому, чтобы ее спровадили. В столице я могла бы полноценно играть роль жены Родольфо из высшего общества и принимать гостей в позолоченных комнатах дома, принадлежавшего его семье.
Во рту сделалось кисло, как только я вспомнила, кого бы мне пришлось развлекать. Членов правительства. Людей, которые свергли императора. Людей, которые боролись на одной стороне с моим отцом, а потом предали его.
Смогла бы я простодушно им улыбаться и наливать шоколад? Смогла бы бездумно болтать с их женами и ворковать с детьми? Как бы мне сейчас ни было плохо, какое бы изнеможение и тошноту я ни чувствовала, меня одолело страстное желание схватить с трюмо стеклянную бутылочку с парфюмом и со всей мочи швырнуть ее в оштукатуренную стену.
