Богородица Пыли и Тайн, заглянув за плечо священнику, встретилась со мной взглядом со своего укромного местечка на полке. Щеки вспыхнули жаром. Наверняка она и это увидела.
– Вот. – Падре Андрес развернулся и вложил мне в ладонь три больших куска смолы. Кончиками пальцев он коснулся моего запястья, но тут же отдернул руку и прочистил горло. – Я соберу кое-какие вещи и приду в имение завтра после мессы. – Вернулась его серьезность.
– Спасибо большое, – выдохнула я, сжав пальцами смолу. – И как мне отплатить вам за помощь?..
Он опустил взгляд – ресницы коснулись щеки – и внезапно снова стал застенчивым.
– Забота о заблудших душах – мое призвание, донья Беатрис.
Нежность в его голосе вырвала что-то из груди, оставив меня уязвимой и потерянной.
– Разве это не относится и к падре Висенте? Однако ему до меня не было дела. – Горечь от сказанного повисла в воздухе, как дым. Мама раз за разом отчитывала меня за этот тон, а тетя Фернанда однажды даже назвала неблагодарной и резкой.
Падре Андреса это ничуть не смутило. Он пожал своими птичье-тонкими плечами. Медленная, всезнающая улыбка заиграла в уголках его рта.
– Ему недостает опыта в некоторых вещах.
– Но разве вы не менее опытны, чем он?
Падре Андрес поднял глаза и выдержал мой взгляд. Чутье подсказывало: в этих делах он смыслит больше.
– Вы мне доверяете, донья Беатрис?
Да. Уверенность в этом накрыла меня волной.
Я кивнула.
– Тогда увидимся завтра. Я буду в капелле около полудня. До свидания, донья.
На прощание я склонила голову – формальность этого жеста слишком сильно противоречила близости нашей беседы. Мы стояли в тесной комнате всего в футе друг от друга. Я быстро проглотила эту мысль и подняла голову со всем достоинством, которое могла вложить.
– До свидания, падре Андрес.
– Пожалуйста, – сказал он, когда я уже направлялась к двери. – Зовите меня просто Андрес.
11
Следующим днем я сидела на ступенях у входа в дом и ждала наступления ночи. По правую сторону стояла зажженная свеча, хотя небо еще было янтарного цвета. По левую – курильница, в которой вились струйки розовато-лилового дыма от копала.
Рядом лежала брошенная книга. С тех пор как папа умер, чтение было моим постоянным спутником и способом избежать замкнутого круга. Но все изменилось, когда я приехала в Сан-Исидро. Постоянный страх лишил меня способности теряться в словах, особенно в послезакатное время. Вдруг я зачитаюсь и не замечу, как наступила ночь? Буду не готова к ее приходу? Страх разбудил меня в послеполуденную сиесту. Поскольку никто не осуждал меня и никому не было дела, я вынесла одеяло на залитую солнцем террасу и задремала на ступенях, ведущих в сад. Солнечный свет согревал меня, а зажженный копал убаюкивал.
Иногда я с тоской вспоминала первые ночи, проведенные в Сан-Исидро, – когда меня обволакивало тепло тела Родольфо; я крепко спала, ощущая на другой половине кровати его вес, и слышала ровный ритм его дыхания…
Сегодняшнюю ночь я тоже проведу не одна, но сегодня все будет совсем иначе.
Падре Андрес должен прибыть на закате.
Мы встретились в капелле около полудня. Когда я попросила Ану Луизу приготовить для гостя покои, примыкающие к капелле, она наградила меня любопытным взглядом, но вопросов задавать не стала. А может, стоило. Тогда бы на ее лице не возникло удивления при виде падре Андреса, который, перебросив через плечо сумку из волокна агавы, шагал от главных ворот асьенды к капелле. Длинные ноги несли его в самое сердце имения с легкостью и изяществом.
– Добрый вечер, донья Беатрис. Сеньора, – Ану Луизу он поприветствовал официально и сухо.
В ответ она прищурилась. От меня не ускользнуло, каким жестким и холодным оставался ее взгляд, пока я благодарила падре Андреса за то, что он согласился поселиться в капелле и лично удостовериться, что для жителей Сан-Исидро чаще служат мессу.
Мы с Аной Луизой должны были вместе вернуться в дом, но она при первой же возможности избавила меня от своего присутствия и направилась во двор к слугам. Наверное, чтобы поскорее рассказать обо всем Хуане. Но что именно смутило ее? Что я, полноправная хозяйка асьенды, пригласила в имение священника, чтобы тот донес слово Божье до мужчин и женщин, которые работают на семью моего супруга?
Мой поступок – не преступление, и он не должен вызывать подозрений.
Тогда почему Ана Луиза продолжала бросать на меня косые взгляды через плечо, пока уходила все дальше? Этим вечером она, как и обычно, пришла и ушла сразу после раннего ужина. Размышлять, не странно ли она себя ведет, было бесполезно, – а кто в этом доме ведет себя по-другому? Даже днем я иногда вздрагивала при малейшем движении теней. Я стала носить на поясе связку ключей: не только потому, что лязг металла, раздающийся, когда я пробиралась по пустому дому, был успокаивающим, но и потому, что каждый раз, когда я входила в комнату и намеренно оставляла дверь открытой, – стоило мне отойти, как я обнаруживала себя запертой.
Когда это случилось в первый раз, Ана Луиза была в доме и готовила ужин. Я кричала и ломилась в дверь, пока она не открыла ее с перекошенным лицом. Мне было стыдно, но я понимала, что, не будь тут Аны Луизы, я бы на всю ночь застряла в кладовой без окон, куда обычно складывают кукурузу.
Без копала. Без свечей.
Отныне ключи стали моим постоянным атрибутом.
Если б я была честна сама с собой, если б я не пыталась держаться от дома подальше в страхе, что он заразит меня своим безумием, я бы призналась, что даже при свете дня чувствую, как он оседает вокруг меня. Словно я всего лишь муха на шкуре огромного зверя, который ворочается во сне.
А теперь дом просыпался.
Как только солнце скрылось за горизонтом гор на западе, он задвигался. Поначалу лениво, вытягивая свои призрачные конечности, а потом все расторопнее – по мере того как сгущалась темнота.
За стенами Сан-Исидро Апан погрузился в вечернюю прохладу. Лающие собаки загоняли овец, с полей доносились неразборчивые голоса тлачикеро, возвращающихся домой. За городом возвышались темные очертания гор, лениво раскинувшихся защитным кольцом вокруг долины.
В арочном проходе, ведущем в главный двор, показалась стройная фигура падре Андреса. На плече у него висела сумка поменьше той, что я видела днем. Звук гравия, шуршащего под его туфлями, заполнил двор.
Я взяла свечу и поднялась, чтобы поприветствовать его. Я была на целую голову ниже падре; свеча в руке высветила его впалые скулы, сделав лицо похожим на череп. От воспоминания об ухмыляющемся скелете из стены по спине пробежали мурашки.
Я едва знала этого мужчину. И тем не менее добровольно отдавала свою репутацию и, возможно, даже жизнь в его руки.
