Она была одна. И никто – ни муж, ни друг, ни член семьи – не стоял рядом с ней перед пастью этого пещероподобного, отравленного существа.
Забота о заблудших душах – наше призвание, сказала однажды Тити.
Именно это я и делал прошлой ночью, когда накрывал спящую в зеленой гостиной Беатрис одеялом; прикосновения мои были легкими, как перо, хотя и длились чуть дольше положенного. Заблудшая душа искала помощи, и я оказал ее. Вот что я делал. Такова была моя сущность, такова ответственность, которую я перенял от Тити, и крест, который предпочел нести.
Так по какой же причине я все еще не искал покаяния за свои неудачи?
Сквозь агаву пробирался ветерок, доносящий голоса пары тлачикеро, которые прохаживались по рядам полей, пока их товарищи устроили сиесту.
Я рассеянно покусывал губы, пока шел.
Прошлой ночью я открыл Беатрис свою истинную сущность. Она поклялась никому не рассказывать, но дело в том, что она была единственной, не учитывая людей Тити и жителей асьенд, с кем я был так откровенен. Быть может, бессонница развязала мне язык? Или это все из-за того, как Беатрис слушала? Слегка склонив голову набок. Или, быть может, это была гораздо более серьезная слабость? Человеческая слабость, которая слишком часто притягивала к ней мой взгляд.
Слабость, из-за которой я следил за изгибом талии Беатрис, пока она ставила на столик у капеллы поднос с посоле, проводил линию от ее спины до шеи и локонов, касающихся ее кожи, до самого горла.
Взгляните на меня.
Ох, и я взглянул, и в этом крылся грех.
И вдруг резкой вспышкой, белым проблеском солнца в пустыне, ко мне пришло осознание: как бы сильно я ни презирал Родольфо, я завидовал тому, чем он обладал.
Стоило немедленно прогнать эту мысль. Молить за нее о прощении и наказании. Стоило отступить, чтобы собраться и вернуть себе холодную отстраненность, которой я мог управлять и которой так упорно добивался. Я уважал в себе отречение от мирских страстей, достигнутое в нелегкой борьбе.
Я жаждал жену хозяина.
Полученная за время обучения карта давала весьма ясное указание: покайся.
Так почему же я снова и снова возвращался в мыслях к этому греху, рассматривал его, как старую монету, вместо того чтобы изгнать из сердца как можно дальше? Или это все потому, что происходили вещи гораздо серьезнее? Или потому – упаси Господи – что упрямая часть меня не хотела, чтобы ее прощали?
На моем пути возникла тень. Я резко поднял голову, крепко сжимая поводья мула.
Прямо передо мной стояла Хуана Солорсано. Ее ноги твердо увязли в грязи дороги, она смотрела на меня с безразличием и выдающей едва ли не скуку злобой.
– Вильялобос, – ее голос полоснул по коже, будто власяница. Никто не обращался ко мне по этому имени, кроме нее. То было постоянное напоминание, что мой отец однажды служил ее отцу, что моя семья все еще служит ей и что, как бы я ни вырос, как бы далеко ни уехал, сколько бы ни выучил и как бы высоко ни поднялся, она все равно будет смотреть на меня свысока. – Тебе не положено быть на моей территории.
Хуана, все еще соблюдающая требование доньи Каталины о моем изгнании, удивила меня. Возмутила. Возможно, мне следовало бы преодолеть это.
Возможно, следовало бы простить ее со временем.
«Следовало» – удивительно сильное слово. Стыд и злость прилипают к нему, как монеты к магниту. Я достиг отречения от многих мирских вещей, но подобное все еще саднило, как рана от оторванной с пальца кожи. Как будто змея вонзила свои клыки так глубоко, что они доставали до самых костей, и пустила яд мне в кровь.
– Добрый вечер, донья. – Я потянулся к шляпе левой рукой и приподнял ее. Пусть Хуана увидит каждую унцию тихого неповиновения, которое я вложил в этот жест. Пусть знает, что я умею держать обиду так же долго, как и она. – Я прибыл по приглашению доньи Солорсано. – «Той, что жива», про себя добавил я. – И вернусь через несколько дней, также по ее приглашению.
Я прищелкнул языком и повел мула вперед и слегка вбок по дороге, чтобы обойти Хуану.
Она сказала, что я это все выдумала. Голос Беатрис эхом отозвался в сознании, когда я вспомнил нашу беседу в кладовой за ризницей и ее сгорбленную позу, выдающую постоянный, истощающий страх. Но она сказала, что Хуана боится дома. И Хуана, и Ана Луиза.
Я верил, что Беатрис сделала обоснованный вывод. Я знал Хуану – хотя и на расстоянии – большую часть своей жизни, и я знал, что она зоркая. Наблюдательная. Если она, по словам Беатрис, и правда все время избегает дом, то ей известно, что с ним что-то не так.
Что еще ей известно?
Лицо Хуаны закрывала пропитанная потом шляпа, но я был уверен, что она сощурилась, когда я проходил мимо.
Она нам не поможет.
Я сел на мула и попрощался с Хуаной, не оборачиваясь:
– До свидания, донья.
Ответа не последовало. Когда я оглянулся, Хуаны уже не было: она растворилась среди рядов агавы, безмолвная, как видение.
Какова была вероятность, что она доложит падре Висенте о моем присутствии? Видимо, хотя это и не точно, падре Висенте не одобрял ее образа жизни. Она отказывалась выходить замуж и редко посещала мессы. А ее нежелание жеманничать с падре, когда они пересекались, и вовсе выводило его из себя. В какой-то мере я уважал ее за такое действие на нервы Висенте. Ей было наплевать на мнение других людей – как бы опасно это ни было для женщины в ее положении.
Но что, если она упомянет о моем присутствии в разговоре с Родольфо? Разозлится ли он, что Беатрис ослушалась его и обратилась ко мне за помощью?
От этой мысли по коже пробежали ледяные мурашки.
Я знал, на что способно это чудовище.
Но мне все еще было неясно, какую опасность Родольфо представляет для Беатрис. Каким бы жестоким он ни был со слугами, на донью Каталину он не поднял руку ни разу.
Мысленным взором я увидел, как скелет в стене ухмыляется мне, обнаженный и насмехающийся в мерцающем свете свечи.
Или все же?..
15
Беатрис
В те ночи, что Андрес провел в асьенде Ометуско, я спала урывками, но этого оказалось достаточно, чтобы сохранить здравый ум, когда из столицы прибыла первая партия мебели, любезно предоставленная Родольфо. С помощью Паломы, Хосе Мендосы, временно выполняющего задачи старшего рабочего, и нескольких молодых тлачикеро, с боем отпрошенных у Хуаны на утро, я обставила дом. В столовую отправился стол из никарагуанского кедра и роскошно обитые стулья. В гостиные и спальни положили ковры. Канделябры, двухместные диванчики и пустые книжные шкафы заполонили комнаты, как будто зажатая, испытывающая неудобство компания, собравшаяся к ужину.
Зеленую гостиную я оставила пустой. От того, что в остальных частях дома теперь виднелись признаки обычной жизни, голые стены и длинные тени этой комнаты делали ее похожей на кровоподтек.
