Тьма зашипела, будто кошка, но звук вышел таким гортанным, что я убедилась: передо мной точно не смертное существо. Затем раздался рык, нечеловеческий рык, от которого волосы на руках встали дыбом.
В темноте возникли красные глаза, пылающие ярче прежнего.
Бежать было некуда. Я забилась в угол, стоя босиком в море разбитого стекла. Я сомневалась, смогу ли вообще открыть дверь со связанными руками.
– Бьюсь об заклад, ты хочешь отомстить за себя. – Я старалась говорить ровно и прятать дрожь в голосе.
Глаза приблизились. Темнота сомкнулась вокруг меня, придавив грудь с такой силой, какую можно было представить только в кошмарах. Дышать стало тяжело. Но я не отступила. И хотя сердце выло и колотилось о грудную клетку, голова и плечи пульсировали от боли, а ноги дрожали, я сильнее уперлась ногами в мокрый ковер и взглянула Дьяволу прямо в глаза. Моя битва еще не окончена.
– Я права? Ты желаешь возмездия? Так иди за ним, – выпалила я. – Моим убийством ты не насытишься!
Снова рычание. По коже пробежал холодок. Я бросала ей вызов. Испытывала ее.
Темнота давила мне на грудь. На горло. Я хватала ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.
– Если ты убьешь меня… – выдавила я – не голос, а бездыханное рычание, наполненное ядом. – Я застряну тут с тобой. – Воздух. Мне нужен был воздух. – И, клянусь смертью отца, я превращу твою жизнь в ад.
Тьма отпустила меня. Я задыхалась; легкие горели, наполняясь воздухом. Я упала на колени, и сквозь юбку в кожу впилось стекло, но меня это не волновало. Я дышала, дышала, дышала.
Теперь внимание тьмы было приковано к стропилам. Я нахмурилась. На крыше раздавались шаги. Принадлежащие человеку. Различимые. Этот человек остановился прямо у меня над головой; было слышно, как куски глины бьются друг о друга, пока кто-то срывает с крыши терракотовую черепицу и укладывает ее рядом. Звук металла о дерево. Один раз, второй. Потолок начал раскалываться.
Кто-то пробивал крышу при помощи мачете.
– Андрес? – попыталась позвать я, но вышел лишь шепот. Он пришел спасти меня? Неужели моим мучениям придет конец?
Чей-то ботинок пробил потолок, и дыра от мачете сделалась шире. Через крышу в комнату хлынула жидкость – стремительно и быстро, словно из колодезного ведра. Капли попали мне на лицо и платье, глаза с губами стало тут же жечь.
Этот запах… Это был спирт. Чистый, перегнанный спирт. Как и на ковре. Как мескаль, только гораздо крепче.
Сверху послышался звук чиркающей спички, затем загорелся факел. Его свет осветил женское лицо. Бронзовые волосы, тонкие губы и отчетливые скулы, вырезанные тенями и напоминающие череп.
Хуана сомкнула губы в мрачную линию; взгляд ее, направленный на мое отчаянное положение, был абсолютно беспристрастен.
На мгновение я вернулась в столицу, в тот день, когда папу увели, приставив к горлу штык. Когда оставшиеся солдаты забросали дом маслом и подожгли его факелами. Разбитые окна, волны жара. Едкий вкус дыма, мои слезящиеся глаза.
Страх охватил меня. Я забыла о боли.
Все мои силы теперь были направлены на этот факел, на то, как прыгало и танцевало пламя, отбрасывающее злые тени на лицо Хуаны.
О нет. Только не это.
– Нет! Вытащи меня отсюда! – стала умолять я. Горло будто растерзали, и вместо слов выходили полу всхлипы. – Я солгу. Я прикрою тебя. Я уеду и больше никогда не вернусь. Клянусь, что никогда сюда не вернусь!
Что-то промелькнуло на ее лице.
Быть может, то была лишь уловка света.
Быть может, то было мое собственное отчаяние, из-за которого я подумала, что она правда внемлет моей мольбе.
Этого не произошло.
Не произнеся ни слова, Хуана бросила факел в центр комнаты.
29
Андрес
В полдень мы похоронили Родольфо Солорсано на участке за капеллой, рядом с пустующей могилой доньи Марии Каталины. Все прошло быстро и без лишней помпы. Я отслужил короткую мессу, на которой не было никого кроме меня самого, Хосе Мендосы и еще нескольких жителей – Хуана бесследно исчезла, – и отправился обратно в капеллу.
Я нырнул внутрь и преклонил колени на ближайшей к двери скамье. Я сцепил руки и подумал о Мариане, жертве наших с Паломой попыток помочь ей. Я молился о ее прощении. Молился, чтобы она обрела покой в объятиях нашего Творца. Затем я заставил себя заглянуть в глубину своего сердца и отыскать там то немногое милосердие, которое мог испытывать к человеку, погребение которого состоялось сегодня. К человеку, которого я никогда не любил и который являл собой то, что я презирал.
Я помолился о его жене.
Я обратился к дому в своей молитве и послал Беатрис утешение, послал ей силы. Я обещал ей, что она будет в безопасности. Я обещал себе, что исцелю свой дом и освобожу его от скверны. Теперь эти цели являли собой одно, и был лишь один способ их достичь.
Я молил Господа о прощении за то, что собирался сделать.
Раскат грома вывел меня из глубоких раздумий. Я сошел со скамьи, склонился перед алтарем и устремил взгляд на распятие.
Избавь нас от лукавого. Так говорится в молитве Господней. В конце дней наших Иисус Христос и правда избавит нас от лукавого. Я в это верил и боялся этого. Какой бы конец ни ждал Творение Господне в Апокалипсисе, то будет повеление Бога, и Его рукой верные навеки отделятся от неверных. Но человечество уже видело слишком много лукавого, слишком много зла и все еще не получило избавления. И до конца дней земных оно увидит еще больше боли.
Я перекрестился. Да, Господь – Спаситель мой. Но я провел годы, молясь в тишине и не получая ответа на свои молитвы. Эти годы научили меня, что я должен уметь спасаться сам. Меня мучил лишь один вопрос: как.
Молитвы – пустая болтовня. Ей нужна помощь.
Священника для этого было недостаточно. Но мое высокомерное упорство и попытки следовать пути Тити только навредили Паломе с Марианой.
Ты должен будешь сам найти свой путь.
И мой дом, и Беатрис были в опасности. Что еще мог я сделать, кроме как воспользоваться тем, чем владел, чтобы избавить ее от зла?
Глубоко в груди загудела и затрепетала в ожидании шкатулка со скрытой в ней тьмой.
Прости меня, взмолился я.
Затем встал, повернулся и бодро зашагал к двери капеллы. К лучшему или к худшему, но я выбрал свой путь. Я не мог думать о том, чем жертвую ради этого или какое наказание ждет меня в конце света.
Нельзя было терять ни секунды.
* * *
В наступающих сумерках я отправился прямиком к дому Аны Луизы и Паломы. Его пустые и голодные окна зияли в темноте. Передо мной распахнулась дверь, и, переступив порог, я почувствовал, как что-то в доме приглашает меня, влечет к себе, как пламя – мотылька.
