После окончания лекции разгоряченная Софа обмахивалась носовым платком.
–Ну, после такого мне обязательно нужно выпить.
–Идем к тебе!– в восторге подпрыгнула Асиль.
Я едва не последовала ее примеру. Я еще не бывала в комнатах Софы, и мне до смерти хотелось посмотреть на ее спиритический салон. Это было сравнимо с чувством старшеклассницы, направляющейся в гости к подруге, когда у той дома не было родителей: можно будет выпить что-нибудь из их бара и послушать музыку. Затем я вспомнила свой последний взгляд на школьную жизнь и кровь, капающую из багажника старого универсала, и меня захлестнуло сожаление.
Мы прошли мимо двери моей комнаты, как поступали все спиритистки, и вошли в прихожую салона Софы, где стояли несколько деревянных стульев и вешалка. За двустворчатыми дверями находился просторный салон с высоким потолком – хотя в мое время это помещение скорее назвали бы гостиной. Я судивлением обнаружила, что салон не забит планшетками для спиритических сеансов и хрустальными шарами на черном бархате. Зато здесь было полно подушек, кушеток, кресел и диванов, а на ковре с густым ворсом выстроился целый архипелаг кофейных столиков. Свет уличных фонарей проникал в два больших окна, на подоконниках которых также лежали подушки.
–Сейчас я зажгу лампы и принесу стаканы.
Софа поднесла зажженную спичку к стеклянным абажурам на стенах, и постепенно моему взору открылась остальная часть комнаты. Несколько этажерок, очевидно, предназначавшихся для всяких безделушек, Софа заполнила книгами и брошюрами. У стены вплотную стояли два туалетных столика из резного дерева; один был приспособлен в качестве письменного стола, второй занимали с полдесятка крошечных стеклянных флаконов, карманные зеркальца и маленькие шкатулки, инкрустированные слоновой костью. Софа достала из кармана юбки связку ключей, отперла, присев на корточки, ящик второго столика и достала из него три стакана и бутылку джина. Из ее прически выбился локон светлых волос, на мгновение скрутился в вопросительный знак и упал на плечо.
–Пожалуйста, только не говори, что ты хочешь херес,– искоса взглянула на меня Софа.
–Твою мать, нет! Я обожаю джин!
–Хвала господу!– рассмеялась Софа. Щедро наполнив стаканы, она подняла свой:– За свободу!
Мы чокнулись и выпили. Мне вспомнился навороченный бар у нас в районе, в моем настоящем, куда все молодые обитатели Сильвер-Лейк ходят дегустировать настойки на местном можжевельнике. В выходные по вечерам мы сАнитой иногда заглядываем туда поговорить о наших исследованиях, о политике, обо всем остальном в нашей жизни. Потягивая Софин джин, я живо вспоминала выражение «и больше никакого траханья» на лице уАниты, когда мы с ней препарировали мотивы, двигавшие тем придурком из комиссии по найму департамента геонауки, скулившим по поводу того, что многообразие зашло слишком далеко. Больше всего я люблю Аниту за то упорство, с каким она отказывается признавать неудачи провалами. Несколько лет назад Беренис отказали в должности, потому что, согласно заключению комиссии, ее диссертация защищена под именем, которое Беренис позже сменила, а потому не засчитывается. Мы все выпили, сочувствуя ей. «Каждое редактирование является приглашением для продолжения редактирования,– сказала Анита.– Козлам и кретинам не удастся одержать верх до тех пор, пока можно отправляться назад в историю». Мы говорили про линию времени, но это навело Беренис на одну мысль. Она подала на комиссию в суд, обвинив ее в дискриминации, и теперь она первая женщина в нашем департаменте, выигравшая подобное дело. Ну, была. Твою мать! Я вспомнила Энид, которая на нашей последней встрече поклялась спасти Беренис. Удалось ли ей это? И теперь Анита пьет вместе с ней иБеренис в настоящем? Внезапно мне так захотелось увидеться со своими подругами, что в груди защемило.
Залпом допив джин, я опустила стакан на столик гораздо сильнее, чем хотела. Мне нужно было выяснить позицию моих новых подруг. Мы останемся просто собутыльницами или же наши отношения станут серьезными и мы осуществим кое-какое редактирование?
–Итак, дамы, что вы думаете оЛюси Парсонс? По-моему, она выступила просто замечательно.
–Я ею восхищаюсь. Но мне кажется, что ее борьба чересчур узконаправленная.– Софа обвела рукой салон.– Нам необходимо освободиться от правительства и усебя дома.
Кивнув, Асиль снова наполнила стаканы.
–Еще вАризоне я услышала оЛюси Парсонс от людей, знавших ее вТехасе. По их словам, она была рабыней. Однако Парсонс ни за что это не признает! Если у нее спрашивают, она отвечает, что в ней «чуть-чуть испанской крови». Парсонс выдает себя за белую. Не понимаю, как она может утверждать, что хочет свободы для всех, если сама отказывается признать свое настоящее происхождение. Я хочу сказать, многие бы выиграли, увидев, как цветная женщина объясняет белым мужчинам, что делать.
–Ты имеешь в виду Сола?– рассмеялась Софа.
–Нет!– нахмурилась Асиль.– То есть – да, но всех их. Всех мужчин.
–Однако проблема не в одних только мужчинах,– ответила Софа.– В«Трибьюн» пришло письмо от женщин-управляющих
[27] насчет того, что было большой ошибкой разрешить бывшим рабам голосовать наравне с белыми женщинами. Я так понимаю, их кандидат стоит на платформе возвращения рабства.
–Почему Люси Парсонс ни словом не упоминает этот бред белых суфражисток?– Асиль отпила джин с таким видом, будто собиралась что-нибудь разбить.– Слава богу, у нас есть сенатор Табмен.
–Выпьем за сенатора Гарриэт Табмен!– подняла стакан я.
Мы выпили, и меня захлестнула пьяная любовь к этим двум женщинам, которые сражались бок о бок с«Дочерьми Гарриэт», сами того не осознавая. Однако я находилась здесь не для того, чтобы наслаждаться единением сестер, разделенных столетиями. Мой возраст уже не позволял проводить в прошлом долгие годы, кропотливо создавая сеть симпатизирующих союзников. Мне нужно было определить прямо сейчас, на моей ли стороне Асиль иСофа. И сделать это можно было, только продолжая сплетничать.
–Знаете, кто ну просто абсолютно хуже всех? Эмма Гольдман
[28]. Несколько лет назад я работала с ней вНью-Йорке, и она оказалась…– Я остановилась, подбирая нужные слова, однако я уже слишком много выпила, чтобы следить за нюансами.– Она оказалась дурой набитой. Писанина ее мне нравится, она меня здорово вдохновила, но в голове у нее полная каша. Она просто одержима идеей использовать насилие, для того чтобы изменить ход истории. Помните ту шумиху, когда она послала своего любовника убить Генри Фрика
[29]? Я хочу сказать, во-первых, затея эта была отвратительной. Пресса уже клеймила Фрика за то, что тот натравил на забастовщиков вооруженных охранников агентства Пинкертона. Мы были близки к победе! И тут Гольдман ни с того ни с сего решает, что пора отправить своего никчемного любовника убить Фрика? Раз уж она так на это настроилась, то почему не взялась за дело сама?
