Когда она продралась сквозь остатки пуповины, Толбот ждал ее внизу. Вид она имела очень усталый, и он понимал, что ей необходимо отдохнуть, прежде чем они начнут свой путь через оранжевые горы. Он помог ей спуститься и уложил на мягкий, светло-желтый мох, который захватил с собой с островов Лангерханса на обратном пути сМартой Нельсон. Две старые женщины лежали бок о бок на мху; Надя почти сразу же заснула. Он стоял над ними, глядя на их лица.
Они совершенно не отличались друг от друга.
Потом он вышел из пещеры и постоял, глядя на оранжевый горный хребет. Скелет у склона его больше не пугал. Воздух вдруг сделался холоднее, и он понял, что Виктор начал приготовления к заморозке.
Он долго стоял так, крепко сжимая в левой руке маленький металлический значок с изображенным на нем яркими красками хитрым, невинным кукольным лицом фантастического существа.
И спустя некоторое время¸ когда до него донесся из пещеры детский плач, он повернулся и двинулся в самое легкое за всю его жизнь путешествие.
Где-то далеко-далеко чудовищная рыба-дьявол растопырила жабры, медленно перевернулась брюхом вверх и погрузилась в темноту.
Функция глубокого сна
Макграт проснулся внезапно – как раз вовремя, чтобы успеть увидеть огромный рот с острыми зубами, затягивающийся у него на боку. Секунду спустя, когда он тряс головой, стряхивая остатки сна, рот уже исчез.
Не покосись он вниз в момент, когда открыл глаза, он не увидел бы даже тоненькой розовой линии, остававшейся после того, как рот закрылся, да и та почти сразу же побледнела и исчезла, не оставив и следа от рта, который только что был на этом месте. Вот и второй секрет: рот, прячущийся под его кожей.
Поначалу он не сомневался в том, что просто видел особенно жуткий сон. Но воспоминание о том, что что-то вылетело из него через этот рот, жило в его мозгу слишком ярко – не как быстро выветривающийся страшный сон. И потом, он ясно ощущал холодок от того, что вылетело из него на свободу. Словно холодный воздух из сдувающегося шарика. Или словно прохладный сквозняк из окошка, открытого в дальней комнате. И ведь он видел этот рот. Он располагался вертикально, поперек ребер, чуть ниже левого соска, протянувшись почти до уровня пупка. По всему его левому боку тянулся безгубый рот, полный острых зубов, и этот рот отворился, чтобы выпустить из его тела дуновение чего-то.
Макграт сел в кровати. Его била дрожь. Лампа-ночник продолжала светиться, книга в мягкой обложке лежала на простыне, раскрытая на той странице, на которой он заснул. Обнаженное тело вспотело: ночь стояла августовская, жаркая. Лампа светила ему в бок, ярко высвечивая кожу в тот момент, когда он вдруг открыл глаза – в тот самый момент, когда он застал врасплох свое тело с его тайной пастью.
Он все не мог унять дрожь, и когда зазвонил телефон, ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы снять трубку.
–Алло,– услышал он свой собственный голос словно со стороны. Или словно это говорил кто – то другой.
–Лонни,– послышался из трубки голос вдовы Виктора Кейли.– Извини, что тревожу тебя в такой час…
–Нет, ничего,– отозвался он. Виктор умер два дня назад. Салли доверила ему все связанные с похоронами хлопоты и сочувствия, а он не стал возражать. Много лет назад они сСалли… потом она как-то постепенно переместилась кВиктору, старшему и самому близкому из друзей Макграта – их обоих словно магнитом тянуло друг к другу. Кончилось все тем, что Макграт приглаил их обоих на обед в таверну «Штойбен» на 47-й Восточной, в тот самый старый, добрый «Штойбен» со спинками диванов из темного дерева и обалденными шницелями… от которого не осталось теперь ничего, его снесли – как и многое другое. Он усадил их рядом, сам сел напротив, взял обоих за руки…
–Я так люблю вас обоих,– говорил он тогда.– Я вижу, как вас влечет друг к другу… вы оба – мои лучшие друзья, от вас мой мир становится светлее…– и он соединил их руки, и улыбался, видя, как им неловко…
–Ты в порядке? Голос у тебя такой… напряженный, что ли?– ее голос звучал как обычно. Ну, с ноткой тревоги.
–Я… Да, я впорядке. Просто, приснилось… Ну, я задремал за книгой, и вот, приснилось всякое…– он замолчал и сделал еще одну попытку, на этот раз собравшись.– Я впорядке. Просто страшный сон.
В трубке тоже наступила тишина. Просто открытое соединение, нарушаемое только шорохом распадающихся ионов.
–Ты в порядке?– спросил на этот раз он, вспомнив позавчерашние похороны. Она попросила его выбрать урну. При виде «емкости» из розового аннодированного алюминия, которую ему пытались втюхать в похоронной конторе, его едва не стошнило. Макграт остановился на простой медной урне, отказавшись даже от «емкости» «Монако» из дюраля с полированным покрытием цвета морской дымки и свнутренней отделкой из самого лучшего ченнейского бархата, номер шестьсот по каталогу, безукоризненно скроенного и сшитого, в соответствующей большеразмерной упаковке, каковая, по словам старшего менеджера отдела погребальных урн, в наибольшей степени подходила «с учетом глубоких чувств, испытываемых к усопшему».
–Не могу уснуть,– призналась она.– Смотрела телевизор на ночь, и там показывали фильм про ехидну… ну, это такой австралийский муравьед…
Он издал звук, означавший, что он знает, о чем речь.
–И ведь Вик так любил вспоминать нашу поездку вФлайндерз-Рейндж в восемьдесят втором, и он вообще любил австралийских животных, и яповернулась, чтобы посмотреть, как он улыбается…
Она расплакалась.
Он почувствовал, как сжимается у него в горле. Он понимал ее. Повернуться к лучшему другу со словами о том, что вы пережили вместе, или в поисках поддержки, сопереживания, да хотя бы ради того, чтобы увидеть выражение его лица. А лица нет. На его месте только пустота. Он это понимал. Он сам за последние три дня три дюжины раз обращался кВиктору в надежде заполнить пустоту. Он это очень даже хорошо понимал.
–Салли,– пробормотал он.– Я понимаю, я понимаю…
Она немного собралась, пошмыгала носом и кашлянула.
–Да нет, ничего. Я внорме. Просто было такое мгновение…
–Попробуй поспать. Нам завтра много нужно провернуть.
–Да, конечно,– отозвалась она, и на этот раз голос ее звучал, действительно, нормально.– Пойду, лягу. Извини.
Он предложил ей не нести чушь: уж если нельзя позвонить другу, чтобы поговорить о ехидне, кому тогда вообще можно звонить?
–Джерри Фалуэллу,– не задумываясь, ответила она.– Если уж кого и тревожить в три ночи, так уж лучше такое дерьмо, как он.
Оба посмеялись, не особенно, правда, весело, она пожелала ему спокойной ночи и добавила, что они с мужем оба его любили, он ответил, что знает это и повесил трубку.
Лонни Макграт лежал на спине; книга в бумажной обложке так и лежала рядом, лампа продолжала греть ему бок, влажные простыни липли к коже, а он все таращился в противоположную стену, на поверхности которой – как и на поверхности его кожи – не виднелось ни намека на тайные пасти с острыми зубами.
