После обеденного перерыва в понедельник меня вызвал к себе в кабинет Офелиа, закрыл за мной дверь и остался стоять рядом, придерживая ее левой рукой, словно опасался, что она может открыться от внезапного сейсмического толчка. Разговор у нас вышел неприятный. Качество моей работы падает. Я не выказываю к ней видимого интереса. Опросы среди студентов подтверждают низкое качество моего преподавания. Оценочная комиссия сильно встревожена. А из Научного совета пришло сообщение, что последняя моя публикация имела место четыре года назад.
Он ни разу не упомянул слова «трудоустройство», равно как «отсутствие трудоустройства». Мой контракт истекал в мае.
Зато он часто использовал слово «посредственность».
Я смотрел мимо его лысеющей, в старческих пятнах головы в окно, на машины, которые спешили куда-то, в другие места. Я представил себя тольтеком, внезапно перенесенным из незапамятных времен на эту улицу, впервые в жизни увидевшим эти жуткие блестящие создания с огромными стеклянными глазами и разноцветными шкурами, с хромированными клыками во рту; илегкие мои наполнялись воздухом при виде несчастных мужчин и женщин, проглоченных этими созданиями, уносящими их с неописуемой скоростью неизвестно куда.
И я не мог взять в толк, почему их, похоже, нимало не беспокоит то, что их проглотили заживо.
Когда он, наконец, отпустил меня, угостив на прощание зловещими намеками насчет других времен и других лиц, меня уже почти трясло. Я вернулся домой и сидел в темноте, стараясь не думать; вмозгу царила блаженная пустота, в которую вторгались только автомобильные гудки сВест-Сайдского шоссе.
На сухой траве разделительной полосы Гранд-Сентрал-парквей, сразу же за парком Флашин-Медоу, где ржавеют всеми забытые скелеты построек Всемирной выставки, я увидел целую семью – мать, отца и троих детей – обдиравших брошенный «Крайслер-империал». Они уже вытащили сидения, прислонив их к боковине автомобиля, и старший сынок выламывал из приборной доски радио. Пока папаша поднимал корму домкратом, две маленькие дочки деловито подкладывали под кузов кирпичи, чтобы мать могла снять колеса. Помнится, я прочитал в одном объявлении слово «полиглас». Его можно повторить несколько раз, но своим информационным содержанием оно с вами не поделится.
Они напоминали мне кладбищенских воров, осквернителей могил.
Когда я на утреннем семинаре рассказал об этом своим студентам, один из них протянул мне экологическую газету, в которой помимо прочего говорилось: «в 1967году вЧикаго, Нью-Йорке иФиладельфии найдено тридцать тысяч брошенных автомобилей».
Я испытал нечто вроде ликования. Значит машины тоже умирают! Их бросают, и они лежат непогребенными, и вурдалаки набрасываются на них подобно стервятникам и разрывают на части. Эта информация помогла мне продержаться весь этот день. Я повторил ее за обедом в выходные Эмилю Кейну и его жене, и они вежливо посмеялись. Последнее время, заметил я, явообще часто думаю о машинах. Даже странно.
Его жена – женщина, чья стряпня вгоняет меня в депрессию (особенно с тех пор, как они сКейном остались последними, кто приглашает меня на обед… и куда, скажите, подевались все остальные?.. ивообще, это мне кажется, или массовое бегство из города действительно имеет место?)– так вот, его жена очень много читает. Банальную левацкую писанину. Вот она в ответ на мою реплику и ляпнула, что, мол, автомобиль унес больше американских жизней (вот так и сказала: «Американских жизней»!), чем все войны, в которых страна участвовала. Я усомнился в статистике. Она пошла к проволочной корзине, в которую они скидывают старые журналы, и порылась в ней.
Действительно, в одном из журналов обнаружился выделенный жирным шрифтом текст, который она и сунула мне под нос. Там говорилось, что с момента появления автомобиля в результате аварий погибло 1750000 человек. За первые девять лет войны вИндокитае боевые потери американцев составили 40000; за это же время в автокатастрофах погибло 437000– то есть, в одиннадцать раз больше.
–Как интересно,– пробормотал я. Не можешь позволить себе «Курвуазье»– поневоле откажешься от клубники с коньячком на десерт.
Ежегодно вСоединенных Штатах выбрасывается семь миллионов автомобилей. Правда интересно.
Не могу не признать: характер у меня так себе. Вредный. За кофе я обернул либеральный характер жены Кейна против нее.
–А вот подумайте,– произнес я.
Она оторвалась от сбора крошек со скатерти крошечным пылесосом на батарейках и улыбнулась.
–Только представьте себе: вот мы тут переживаем за угнетаемые меньшинства. За черных, которых обзываем «неграми», за пуэрториканцев, за американских индейцев (наверное, самых благородных из всех нас), за мексиканцев…
–Мы должны называть их «чиканос»,– перебила меня жена Кейна, очевидно, полагая, что удачно пошутила. Я пропустил ее ремарку мимо ушей. Необдуманные слова в таких вопросах легко можно принять за неуважение.
–Короче, все меньшинства,– продолжал я.– Мы говорим о них, совершенно упуская из внимания самое многочисленное меньшинство нашего общества.
–Женщин,– предположила она.
–Вряд ли,– возразил я.– Женщины в наши дни живут едва ли не лучше всех.
Она пыталась оспорить это заявление, но я поднял руку, останавливая ее.
–Нет. Дай мне закончить, Кэтрин. В нашей стране самое-пересамое меньшинство сегодня – автомобили. Их больше, чем мужчин, или женщин, или американских японцев, или лиц младше тридцати, или республиканцев, или даже бедняков. Если подумать, они, возможно, даже не меньшинство уже, а большинство. И тем не менее мы используем их в качестве вьючного скота, мы направляем их друг на друга, увечим, бросаем на обочинах – нелюбимых, непогребенных, мы покупаем и продаем их как римские работорговцы, мы вообще обращаем на них внимание только потому, что они отображают наш социальный статус.
Кейн ухмылялся. Он подозревал, что эта моя тирада вызвана, скорее, антипатией к его жене, нежели серьезной верой в то, что я говорю.
–Так к чему ты клонишь?
Я развел руками.
–Очень просто. Мне кажется, не стоит удивляться тому, что они пытаются нам отомстить. То же, что с1896 года, когда Форд впервые испытал двигатель внутреннего сгорания на безлошадной коляске, им удалось укокошить всего 1750000 нас, представляется мне следствием крайней их неопытности по этой части.
Кейн уже откровенно ржал.
–Ну ты скажешь, Том!
–Нет, правда.
–Ты наделяешь неодушевленные предметы разумом, которым они определенно не обладают. Я видел, как ты ополчился на Уолта Диснея за в разы меньшую антропоморфность.
Помнится, Орсон Уэллс как-то сыграл роль в фильме под названием «Черная магия». Он играл там Калиостро (слегка переигрывая, как мне кажется) и гипнотизировал всех, с кем имел дело. Он буравил собеседника пронзительным, тяжелым взглядом из-под пышных бровей и вещал замогильным голосом. Очень впечатляюще. Вот примерно так я выступил теперь перед Кейном и его женой.
