Он повернулся и посмотрелся в большое, в человеческий рост зеркало.
Он увидел себя нагишом.
Черт, а тело у него, и правда ничего.
И лицо тоже вполне симпатичное, можно даже сказать красивое. Весьма и весьма привлекательное.
Пока он смотрел, его образ дрогнул и стал меняться прямо на глазах. Волосы сделались длиннее и светлее, натурально-блондинистые; на груди возникли две выпуклости, а шерсть, напротив, куда-то исчезла. Наконец трансформация завершилась, и он смотрел на самую красивую женщину, какую когда-либо видел. Слова человечка из бара мелькнули у него в голове и тут же исчезли, осталось только восхищение этим фантастическим созданием в зеркале.
–Я тебя люблю,– произнес он заплетающимся языком.
Он протянул к ней руку, и она отодвинулась.
–Лапы убрал, да?– произнесла она.
–Но я люблю тебя… правда, люблю!
–Я не из таковских,– отрезала она.
–Но я ведь не просто жажду твоего тела,– настаивал Нат; вголосе его звучали умоляющие нотки.– Я хочу любить тебя, быть с тобой до конца жизни! Мы сможем стать хорошей семьей. Я ждал тебя всю жизнь.
–Ну…– задумчиво сказала она.– Что ж, мы могли бы поговорить. Только рук не распускай.
–Не буду,– пообещал Нат.– Не буду распускать рук.
И они жили долго и счастливо.
Мама
В гостиной ели родственники. Танте Элка выложила на сдвинутые столы свои знаменитые кныши с мясом, оладушки-мацелатхес из мацы, несколько подносов с солониной, пастрами, печеночным паштетом и картофельным салатом, лососиной и сыром, копченой селедкой (без костей – мама дорогая, это ж сколько времени ушло, чтоб их вынуть!) и копченым сигом, стопки хлеба – кукурузного, ржаного и пшеничного, а еще квашеную капусту, салат с курицей и груды маринованных огурчиков.
Лэнс Гольдфейн курил на пустой кухне. Он сидел, закинув нога на ногу, глядя в окно на заднее крыльцо, и едва не подпрыгнул, когда прямо у него над головой послышался голос.
–Вот стоило на пятнадцать минут выйти, и уже все сигаретами провонял. Фу.
Он огляделся по сторонам. В кухне кроме него никого не было.
–Честно говоря, служба вышла не самой запоминающейся из всех, на которых я бывала. До Сэди Фертель далеко.
Он снова огляделся по сторонам, на этот раз внимательнее. Он все еще сидел на кухне один. На заднем крыльце он тоже никого не увидел. Он сделал полный оборот, но дверь в столовую и расположенную за ней гостиную оставалась плотно закрытой. Он сидел на кухне один. Лэнс Гольдфейн только что вернулся с похорон матери, потому и сидел на кухне дома, оставшегося теперь в его распоряжении, в задумчивом одиночестве.
Он вздохнул. Вздохнул еще раз. Должно быть, до него донесся обрывок разговора родственников в гостиной. Наверняка так. Да нет, точно. Ну, скорее всего.
–И ты не будешь говорить с мамой, когда она до тебя обращается? С глаз долой – из сердца вон, что ли так?
Источник голоса опустился ниже и находился теперь где-то прямо перед его лицом. Он помахал перед собой рукой, словно сметая невидимую паутину. Ничего. Он таращился в пустоту и наконец решил, что утрата матери повлияла-таки на его психику. «Надо же, как некстати съехал с катушек»,– подумал он.– «Только-только освободился от нее, упокой господь ее душу, и вот снова слышу ее нудеж. Иду, иду, мама… этаким манером я исам скоро копыта отброшу. Тебя всего три дня как нет, а уменя уже самоубийственный комплекс вины».
–Они таки там все просто жрут,– произнес голос матери, на этот раз на уровне его лодыжек.– И прости меня за привередливость, Лэнс, золотце, какой идиот пригласил на похороны этого мишигера Морриса? В жизни не пустила бы этого шлимазла на порог, так с какого счастья мне любоваться его лимонной мордой после смерти?
Лэнс встал, подошел к раковине, сунул сигарету под струю воды и выбросил бычок в мусорное ведро. Потом очень медленно повернулся и обратился кпустому помещению:
–Это несправедливо. Ты несправедлива. Ни капельки не справедлива.
–И ты мне будешь говорить за справедливость?– произнес лишенный тела голос матери.– Я мертва. И ты таки ждешь от меня справедливости? Вот скажи по справедливости, раз уж на то пошло: разве умирать справедливо? Женщине в расцвете лет?
–Мама, тебе шестьдесят шесть исполнилось.
–Для женщины в здравом уме это самый что ни на есть цимес.
Он походил по кухне, насвистел несколько строчек из «Эли-Эли»– так, удостовериться, что не совсем еще сбрендил – налил стакан воды и залпом выпил. Потом повернулся и снова обратился к пустому помещению.
–Что-то у меня, мама, это не очень в голове укладывается. Не хочу показаться кем-то вроде Алекса Портного, но все-таки: почему я?
Ответа не последовало.
–Ты где… а, мам?
–В раковине.
Он повернулся.
–Почему я? Я что, был плохим сыном, давил насекомых, не протестовал против войны во Вьетнаме? Что я такого сделал, чтобы меня преследовал призрак енты?
–Замолчи свой рот! Таки с мамой разговариваешь!
–Извини.
Дверь из столовой распахнулась, и впроеме возникла тетя Ханна в своих вечных калошах. За всю известную историю Южной Калифорнии здесь никогда не бывало снега, но Ханна двадцать лет назад переехала вЛос-Анджелес из Буффало, штат Нью-Йорк, а вБуффало снег случался. Ханна предпочитала не рисковать.
–Где гефилте фиш?– спросила она.
Лэнс растерялся.
–Э-эээ…– неопределенно протянул он.
–Гефилте фиш,– напомнила ему Ханна на случай, если он забыл о предмете разговора.– Она вообще есть?
–Нет, тетя Ханна. Извините. Элька про нее забыла, а уменя других забот хватало. Но остальное-то в порядке?
–Еще бы не в порядке. С чего это должно быть не в порядке в день похорон твоей матери?
Ну да, семья бы не допустила такого.
–Послушайте, тетя Ханна, мне бы хотелось побыть немного одному. Если вы не против.
Она кивнула и начала поворачиваться, чтобы уйти. На какое-то мгновение Лэнсу показалось, что он от нее отделался, что она не слышала, как он разговаривает с кем-то или с чем-то. Но она помедлила и еще раз оглянулась на кухню.
–С кем это ты разговаривал?
–С собой, может?– предположил он в надежде на то, что она поверит.
–Лэнс, ты же совершенно нормальный человек. Такие с собой не разговаривают.
–Я расстроен. Возможно, выбит из колеи.
–Так с кем же ты разговаривал?
–С доставщиком от «Спарклетт». Он привез бутылку минералки. Просил передать свои соболезнования.
–Быстро же он убрался. Я слышала от двери, как ты с ним разговаривал.
