Она негромко усмехнулась, стоя у окна в слабом розовом свечении небосклона. Она стояла нагая, потная, и она знала, что на самом деле важно. Она держала это в руке.
Розовое свечение сделалось ярче, потом начало краснеть, пока не стало кроваво-красным.
Артур Фулбрайт лежал на кровати, и ему было так спокойно, как никогда в жизни. Женщина смотрела на деньги; она-то знала, что важно.
Деньги обратились в пепел за долю секунды до того, как тоже самое произошло с ее рукой. Артур Фулбрайт медленно закрыл глаза.
За окном мир окрасился красным, вспыхнул, и все кончилось.
Валери
(быль)
А вот история, которая, я думаю, вам понравится. Я вней выставлен дурак дураком, а разве нам всем не по нраву истории, в которых непобедимый герой, спаситель-всезнайка, всемогущий умник садится в лужу? Так вот, кое-что оВалери.
Года четыре назад был у меня один знакомый фотограф по имени Фил. Далеко не самый противный тип (если сформулировать точнее, я бы сравнил его с декоративным плющом), но каким-то неведомым мне образом он ухитрился просочиться в мою жизнь и мой дом (полагаю, «просочиться»– самое подходящее по смыслу слово) и периодически использовал мою квартиру в качестве антуража для фото юных дам в неглиже. Обыкновенно Фил заваливался ко мне в разгар моего рабочего дня, весь увешанный экранами, и лампами, и кофрами с аппаратурой – и вобществе хорошенькой девицы, которую он тут же совал в одну из моих ванных, дабы она освободилась от одежды, хотела она этого или нет.
Ну, я могу себе представить, какой упоительной музыкой звучит это в ушах тех из вас, кто большую часть свободного времени занят своими гениталиями, но поверьте, после того как я редактировал вЧикаго журнал для мужчин, при виде дамочек в дезабилье ладони у меня не потеют. В смысле, два года созерцания в луче фотоувеличителя самых соблазнительных женщин мира в чем их мама родила… в общем, это не может не выработать чувства меры. Поневоле начинаешь искать и более экзотические достоинства – ну, например, способность отдельных особей женского пола заставлять тебя плакать, или смеяться, или чувствовать себя так, словно тебе открылось какое-то сокровенное знание. (Заметка на полях: ничто не убивает врожденный сексизм лучше избытка плоти в цветном изображении; ты очень скоро начинаешь видеть разницу между изображениями на пленке и живыми, дышащими людьми. Настоятельно рекомендую это средство всем джентльменам, кто до сих пор пользуется терминами вроде «телка» или «цыпа».)
Как следствие я не имел привычки шататься по дому в тот момент, когда Фил щелкал своих девиц. В короткие перерывы я частенько выпивал с ними кофе и немного болтал, но, если не считать этого, я восновном сидел у себя в кабинете и строчил на пишущей машинке. Возможно, вам покажется, что это не лучшие условия для того, чтобы строчить, но так оно и было. (Кстати, из-за этого моего поведения Фил проникся убеждением, что я гей, и делился этой ошибочной информацией со всеми своими знакомыми, в том числе с девицами, в то или иное время поддерживавшими со мной, скажем так, интимные отношения. Ничего себе признание, не так ли? Особенно если учесть, что исходит оно от человека, всего-то заманивающего шестилетних мальчиков в церковный подвал, чтобы надругаться над ними, а потом убить и съесть… ну, не обязательно в этом порядке. Нет, все-таки замечательная вещь эти грязные сплетни!)
В общем, Демон-Фотограф злоупотреблял мной и моим домом примерно с год – и, признаюсь, я прощал ему эти неудобства, потому что несколько этих фотосессий позволили мне завязать отношения с некоторыми из этих девушек. Одну из них звали Валери.
(И да, я знаю ее фамилию, но не привожу ее здесь из уважения к ее семье – с учетом того, что происходит в этой саге дальше.)
Как-то раз Демон-Фотограф – рыжеволосый, коренастый, но в целом не слишком интересный – явился ко мне с этой девушкой, и одного взгляда на нее хватило, чтобы совершенно лишить меня головы. И немудрено! Этакая оторва, улыбка которой могла бы плавить камни, буквально излучавшая тепло и ласку, с живым умом и острым языком, а уж сложения такого, какое я вшовинистическом возрасте назвал бы динамитом, не иначе. Мы сразу же приглянулись друг другу, а когда Фил отчалил, Валери задержалась.
На протяжении нескольких следующих лет Валери всплывала в моей жизни с частотой примерно раз в полгода, и – если я вэто время не путался с кем-либо другим – мы с ней проводили вместе несколько дней, после чего она улетала дальше. Наши отношения были сладкими, но не без привкуса горечи: запах мимозы (как мне еще предстояло узнать, скорее, мимесиса – фальши), неясные мечтания, воспоминания о редких уколах. Я никак не мог отделаться от ощущения, будто между нами оставалось что-то недосказанное, а вголове постоянно крутилась фраза из «Отсрочки» Сартра: «Скала упала за моей спиной на дорогу, напрочь перекрыв ее». Полагаю, в некотором роде я был влюблен вВалери.
Шло время. В середине мая 1972года мне предстояло выступить на Писательской неделе вПасадене, и рано утром в день отъезда мне позвонила Валери. Перед этим я ничего не слышал о ней около года.
После всех приветствий я, не скрывая удовольствия от возможности слышать ее голос, поинтересовался, какие у нее планы на вечер.
–Побыть с тобой,– ответила она.
(Обрати внимание, дорогой читатель: иссушенное эго автора разом переполнилось восторгом, стоило лишь чуткой, очаровательной леди проворковать в телефонную трубку: «Как ты мил». Вот какими задницами можем быть мы – мачо и фанфароны.)
–Слушай, я тут как раз выезжаю вПасадену – покрасоваться перед сворой литераторов. Не хочешь ли съездить со мной, посмотреть, как я превращу благородное собрание в толпу линчевателей?
–А я уже тут,– сообщила она.– ВПасадене. У мамы. Можешь забрать меня, и мы потусуемся пару дней.
–Мечта,– выдохнул я.– Беру,– и мы договорились о времени и месте встречи.
Тем же вечером, в обществе Эдварда Уинслоу Брайанта-младшего (замечательного друга, частого гостя и чертовски талантливого молодого автора) я выехал вПасадену, чтобы подхватить Валери. Она отворила дверь и на пару мгновений задержалась в проеме как в картинной раме; на ней было платье цвета чернослива. Я ведь говорил уже: такое тело достойно экспозиции вСмитсоновском музее. Белья под платьем не было.
Чтоб тебя, Купидон, извращенец прыщавый! Рано или поздно какой-нибудь мелкий бог выпустит весь колчан стрел в твою пухлую младенческую задницу!
Шансов у меня было – что у наилегчайшего веса против титана рестлинга.
Подхватив ее косметичку, фен, бигуди, чемодан и ворох ароматных платьев на проволочных вешалках, я проводил ее в машину и сполна насладился видом Эда Брайанта, глаза которого сделались размером с тарелки. И это не говоря о тех объятьях, и поцелуях, и прочих прижиманиях, которыми меня наградили в доме.
Я благополучно выступил, иВалери сидела в первом ряду, демонстрируя сногсшибательную ногу почти до пояса. Возможно, я немного заговаривался.
