–Если я получу свою долю сейчас, оно поможет делу – даже если там окажется не так много, как он думает.
–Не бывать такому. Юридически, я имею в виду. Ты же сама это знать должна.
–Конечно. А что, если я возьму свою долю из того, что у тебя, а потом верну тебе в девять ноль пять утра того дня, когда мне исполнится двадцать пять?
–Не могу.
–Ты же сама говоришь, что совершенно не понимаешь, что со всем этим делать. И подумай только: отныне и впредь я не буду стоить тебе ни единого пенни.
–Дело здесь не во мне. Это папины деньги…
–Ой ладно тебе!
–Ему небезразлично было, что с ними станет. Мне не нравится то, что́ он решил, но я дала слово, что буду уважать это решение. А если б и не давала, тебе известно, что почти все мои деньги в доверительном управлении, и я – лишь один управляющий. Ничего не выйдет. Я не могу пойти поперек папиных желаний. Не говоря уже о его завещании.
–Дорогая моя, кто же знает, что он сейчас думает? Бросила б ты прятаться за покойника? Если Оливера ты не одобряешь, так и скажи.
–Ни за кем я не прячусь. Я ответственная – на таких условиях деньги нам и оставили. Хотелось бы мне, чтобы они были у тебя. Мое неодобрение Оливера к этому никакого отношения не имеет.
–Вот видишь? Поэтому ты несешь всю эту чепуху. Тебе хотелось бы, чтоб деньги были у меня! Думаешь, без них ты бы Аллана себе заполучила – одними ножищами своими?
Полин вышла из-за стола. Вот хлопнула передняя дверь. В гостиной Мод налила себе недопитый взболтанный мартини. Садясь, сказала себе: нельзя позволять ей такое обо мне думать. Выпивка плескалась у нее в стакане. Полин ударила ее в слабое место.
Рано поутру она спустилась дождаться сестру. Мод сказала ей, что забыла об одной вещи, которую они могут сделать. Дом в большом городе Мод оставили сразу. Теперь он сдавался. Если Полин хочет, жильцов оттуда можно выселить к весне.
С прошлого вечера, добавила она, ей пришло в голову, что она могла бы попросить, чтобы содержание Полин из доверительного фонда увеличили, даже удвоили.
Полин согласилась. Довольная, что у нее увеличится собственный доход, она прикидывала, что Оливера больше умаслит симпатичный угловой дом на площади Саттон.
За ночь ее чувства к Мод претерпели значительную перемену. Выскочив наружу, она быстро скинула с себя годы покорности; и, словно змея весной, обида тут же подняла свою угрюмую голову. Вновь и вновь сердито напоминала она себе о несправедливости этакого положения. Она так же умна, как Мод, она прелестнее – и настолько беднее сестры! Сама она б ни за что не дала своей сестре страдать от стариковского каприза.
К утру ее возмущение укрепилось тренировкой. Когда Мод сделала ей свое предложение, Полин сочла, что ей причитается больше. Уступки Мод главным образом удовлетворяли ее тем, что с ними Мод навсегда оказывалась не права.
Вскоре после, еще перед тем, как объявили о помолвке, Мод предпочла отправиться в путешествие. Сезон заканчивался, и до свадьбы у нее было время совершить давно откладывавшуюся экскурсию по Европе. Обидевшись на ее отъезд, Полин дала оскорбленности своей цвести буйным цветом. Останься Мод, даже сердитая сестра заметила б, что ей хочется лишь мира и покоя для себя. А вместо этого Мод позволила Полин превратить ее в какую-то ведьму. Счастье помолвки Полин, публичность ее свадьбы сверкали на темном фоне безразличия и предательства.
Или же, если б Мод осталась, Полин хотя бы могла высказать ей свою обиду. Мод пострадала б и пережила, а гнев Полин выдохся бы и стал принятием, если не пониманием. Но Мод уехала. Много лет Полин виделась с нею как можно реже, да и то избегая той фамильярности, что так долго ее поддерживала. Ее негодованию некуда было изливаться, кроме заболоченной ямы воспоминания и предчувствия, где лежало оно, бессильное и живое, из года в год, ожидая возможности восстать оттуда в какой-нибудь изумительный день гнева: угрюмое существованье, испускающее клейкие щупальца возмездия.
Или же, если б счастье Полин с Оливером продлилось, ее затаенная злоба попросту бы забылась. Полин никогда не интересовала Оливера – она всего лишь была трофеем. Вскоре он начал ею пренебрегать. Не давал ей работать, не давал заводить детей – узнав правду о ее наследстве, он заявил, что в такие трудные времена дети обходятся дороже, чем они с удобством могут себе позволить.
Поэтому обида Полин жила себе дальше – неповоротливая зверюга, дремлющая в мрачной лохани. Через двадцать пять лет после ее свадьбы ее друг Оуэн Льюисон однажды вечером сообщил ей, что Аллан и Мод по причинам, ему не известным, секвестровали ценную картину Уолтера Трейла, неправдоподобно утверждая, будто ее украли. Он попросил Полин выяснить, не спрятана ли эта картина в квартире у Аллана. «Шпильки» согласилась – мстительно, без всяких иллюзий касаемо этой задачи: она соблазнит мужа Мод и уличит сестру в сомнительной афере. Ее ночь с Алланом, однако, оставила ее неудовлетворенной. Он понравился ей больше, чем ей бы хотелось; иэто необъяснимо пробудило ее старинную привязанность к Мод. Она смешалась. Говорила себе, что переспать с Алланом не считается местью, если об этом не знает ее сестра. Следует нанести ей визит и сделать все, чтобы она узнала о том, что произошло.
Зверь выбрался из ямы. При свете дня он походил не столько на дракона, сколько на заблудшую овечку.
Мод и Присцилла
1940–1963
Мод, отнюдь не дура, не жалела, что у нее есть деньги, за которые она нравится. Менее проницательно же она надеялась, что они могут внушить другим терпимость к ее заурядной персоне. Разговаривать о деньгах она не любила, поскольку от темы этой чувствовала себя глупой, а от недоумия своего ей бывало неловко перед отцом. Научилась она у него столь малому и столько всего забыла. Раньше Мод пыталась управлять вовсе не ничтожными суммами, которые отец ей оставил сразу. Ей даже сопутствовали заметные успехи: в1938-м она добавила к своему портфелю нефтяные акции после того, как те ужались до половины своей стоимости и не успели еще круто взлететь. Ее предвидение, однако, неизменно основывалось на несущественных фактах. Например, она понятия не имела о грядущем буме нефтяной промышленности, а лишь наблюдала, что эти акции приносили ей больше других ее ценных бумаг. Она допускала дорогостоящие ошибки – вроде упущенной возможности заранее закупиться природным газом. После третьей такой ошибки инвестиционную политику она оставила на долю своих советников.
Этот отход от финансов печально напомнил Мод долгие попытки ее отца чему-нибудь ее научить. Учитель он был непростой – тренировал на примерах, из которых можно было вывести маловато правил, и первейшее правило гласило: вденежных вопросах не ищи никаких правил. Хоть она и доверяла всему, что он говорил, доверие ее зиждилось на вере, а не на понимании. Сопротивляясь требованиям Полин, она действовала исключительно из разумной установки: простым здравым смыслом могла ухватить отцову сентенцию о том, что состояния следует держать нетронутыми. Если заявлять это сентиментальной Полин вслух, выходило отъявленное ханжество, поэтому Мод с меньшим ханжеством укрылась в букве отцовых намерений.
