Он замялся.
–Это будет твой первый выход, да?
–Начала б на втором, если б могла.
–Ты стройна, как «В» в «Видоле»
[19], но…
–Не рассказывай мне! Просто будь добр – хорошенечко подумай когда-нибудь об этом.– Это он ей пообещал. Полин продолжала:– Мод душка, но мне, конечно, очень хотелось немножко независимости – понимаешь, моих собственных хрустов?– Она добавила:– Что проку держать лошадь, если не можешь заплатить за ее овес?
Он обозрел с нею законные возможности, ни одна не слишком многообещающа.
–Попробуй Госпожу Удачу.
–О, играть мне нравится. Но как? Рынок мертвый, как дохлая мышь. Да и все равно для начала нужен капитал.
–Тебе нравятся лошади…
–Не соблазняй меня! Моя соседка по комнате разработала потрясную методу делать ставки.
–Вот видишь? Конец твоим бедам.
Оливер шутил; Полин – нет. Следующую неделю она была недоступна до заката. Все свои дни она проводила в библиотеке Ассоциации, где хранилась полная подшивка «Утреннего телеграфа». По графикам газеты она сверяла и совершенствовала систему своей соседки.
Система постановляла, что лошадь, чтобы выиграть, должна победить в своем последнем старте на дистанции не короче грядущего заезда. К этому требованию Полин добавила некие строгие показатели того, в какой форме жокей. Согласно ее изысканиям, когда жокей и лошадь удовлетворяли ее требованиям, которые она искусно свела к трем алгебраическим уравнениям, можно было отбирать победителя в каждом третьем заезде.
У метода ее было одно неудобство. Он исключал столько вариантов, что ставить Полин могла всего в одном заезде из двадцати, а когда она обратилась от теории к практике, неделя на местном ипподроме дала ей в лучшем случае две возможности рискнуть своими пятью долларами. Один раз она проиграла и один раз выиграла – на девяти к двум. Результаты укрепили в ней уверенность, однако ясно дали понять, что, если зарабатывать семнадцать пятьдесят в неделю, жизнь ее вряд ли преобразится.
–Наверное, я вместо этого торгану своими прелестями,– сказала она Оливеру,– я все равно это сделаю, если только ты не встанешь со своей попы и не обиходишь мою.
–Хо́дя, обычно ты так не говоришь.
–Не та кличка, красавчик. Штука в том, что покамест моя система – не ответ на мои молитвы. Наверное, можно поднять ставки.
–Могу ли я обратить твое внимание на то, что «Ма Белл»
[20] и добрая книга положат в твои алчные ручонки все ипподромы этой земли? Тебе можно будет выбирать из восьмидесяти заездов в день, а не из восьми.
–Потрясно, но где ж найти букмекера?
–Просто спросить у меня.
–Ты и впрямь везде поспел.
–В этом городке? Да тут букашки в каждом водостоке.
Оливер начал принимать у нее ставки. Игра резко пошла в гору. Полин стала еще больше одержима тем, чтобы обуздать риск, и система ее поначалу действовала лучше, чем Оливер предполагал. Но вскоре девушкой вновь овладело нетерпение. Надежды у нее выросли, а награда оставалась худосочной: часы, проведенные за расчетами, и дюжина ставок за выигрыш в семьдесят долларов. Она желала Китай.
Однажды Оливер принес ей скверные новости: их букмекер не появился и они упустили победителя. Как он и предчувствовал, Полин отозвалась на это больше со страхом, чем с гневом:
–Если не смогу держаться правил, наверняка разорюсь.
Оливер к тому времени уже безвозвратно втянулся. Он не знал почему – уж точно не чтобы помочь. (На кону редко стояла хотя бы сотня долларов.) Ему это больше казалось неким соблазнением, в котором он играл эдакую паучью, довольно-таки женскую роль. Когда он брал у Полин деньги, кожу ему электрически покалывало, будто он плел заговор.
–Ты права,– ответил он.– У тебя нет резервов, а такими темпами и никогда не будет. У меня есть мысль.
–О, скорей же.
–Есть такая штука, называется мартингал. Когда проигрываешь – удваиваешь свою ставку и продолжаешь ее удваивать, пока не выиграешь. Затем возмещаешь все свои потери и к тому же оплачиваешься по большей ставке.
–Ладно. Значит, ставлю пять долларов и проигрываю, а в следующий раз ставлю снова эту пятерку плюс еще пять и получается десять…– она вытащила блокнот и карандаш,– …и проигрываю, и ставлю пять плюс пятнадцать равно двадцати – ну да, с каждым разом удваивается,– а двадцать по трем к одному это шестьдесят, а не пятнадцать,– значит, я в выигрыше на сорок пять долларов, а не на… пять? Почему ты таил от меня эту мудрость?– Не успел он ответить:– Постой! А если я проиграю? Потеряю, м-м, тридцать пять, а не пятнадцать – это не может ли сделаться как-то дороговато?
–Поставишь тридцать пять со своей следующей пятеркой и все вернешь – рано или поздно тебе суждено выиграть. Сама же говорила, у тебя никогда не бывало трех-четырех проигрышей подряд.
–Я тебе показывала свои таблицы. У меня бывали полосы невезения, но немного и редкие.
Оливер соображал, что к чему. Какой бы ни была игра, полосы невезения случаются так же верно, как приход ночи; ирано или поздно любой азартный игрок открывает для себя мартингал. Оливер наблюдал, как она прельщает себя таким посулом.
Сам же он прельщался ее всевозрастающей зависимостью. Он думал повторить драму несделанной ставки, чтобы восполнить ее смятение, но вместо этого попросту разок-другой предупредил ее, что его букмекер уехал из города.
–Власти предержащие, кажется, вечно предержают где-то еще,– воскликнула она. От нетерпения своего она была живейшим обществом. Ей почти что удалось расстегнуть его целенаправленную благопристойность.
Через неделю события сами по себе привели к кризису: уПолин случилось несколько прямых проигрышей. Последний стоил ей трехсот двадцати долларов. Ее ужасала необходимость выставлять такую сумму вдвойне, ужасало и не делать ставку. Оливер предложил ее профинансировать. Она отказалась как могла яростно – недостаточно яростно, понимала она, хоть и не неискренне. Оливер заметил:
–Ты говоришь так, словно мне услугу оказываешь.
Полин же это подсказало выход:
–Давай договоримся. Если я не смогу их тебе вернуть – завещаю тебе свою девственность. И тебе придется ее принять.
–Полин, ты дитятко несмышленое.
–Пошло оно все к черту. Попрошу у Мод.
Перспектива того, что она будет должна ему себя, возбудила Оливера.
–Согласен. Но настаиваю на том, что место и время выберу сам.
