Первое, на что я обратил внимание, когда вернулся к колонне, это то, что трупы охраны исчезли. Не было ни парня с отрубленной головой, ни даже того, второго, которого я от всей души пнул в дерево. Я специально это проверил и даже походил в том месте, куда рухнуло тело. Ничего, конечно, не нашел. На самом деле я не сильно удивился. Просто кто-то забрал своих.
Казалось, в лесу было еще холоднее. Даже то, что я надел джинсы поплотнее и толстовку, не спасало от какой-то зябкости, царящей тут. Где-то завыла сова. За спиной что-то хрустнуло и я обернулся, внимательно всмотрелся в темноту и направил туда нагрудный фонарик. Ничего.
Конечно же, ни лесная тьма, ни лесная атмосфера меня не пугали. Просто я ждал засады.
Вынув из кармана ошейник, и листок с предварительно списанным с него заклинанием, я положил ошейник наверх колонны. Стал читать заклинание. Оно правда было непростым, особенно для русскоговорящего человека. Однако, я, конечно же, справился. И нахмурился, когда ничего не произошло.
— Хм, — осмотрелся вокруг, прислушался, — эффекта нет, — поджал губы, — ладно, — я тронул ошейник.
Внезапно, вокруг что-то зашумело, словно бы поднялся ветер, и я почувствовал, что меня будто втягивает внутрь ошейника. Сначала блеснуло синей магией, потом же наступила темнота.
* * *
Семен Малиновский не спал этой ночью. Он сидел в своем шатре, в отделе, отведенным под кабинет.
Закончив отчет, Семен взял пустую чашку и положил в нее записку для Провидца. Потом превратил чашку в почтовую синицу.
— Лети дорогая, — проговорил он, когда вышел на улицу, — знаешь дорогу.
Семен легонько подбросил птицу, и та упорхнула в сереющую утренними сумерками высь.
Малиновский знал все. Знал он и о проделках Бояринова, который решил, что хитрее и может обвести Семена вокруг пальца. Знал он, что Павел Замятин освободил Петрину. В очередной раз Семен подумал, что план с грифоном был очень изобретательным. Ему нравилось наблюдать, как компания расколдовывала девушку. Теперь он понимал, каким будет следующий шаг Замятина. И хотел посмотреть, как сработает его собственный план. Если все пройдет хорошо, и Замятин, и подлый предатель Бояринов, этот мерзкий маг крови, сгинут еще до восхода солнца. Он был почти уверен, что сгинут.
Вот только чтобы посмотреть, нужно было дождаться своих глаз. Ждать пришлось недолго.
Когда Семен вернулся в шатер и устроился в кресле, в маленькое вентиляционное окошечко, что располагалось под самым потолком, влетело что-то жужжащее, словно муха. Малиновский протянул руку, и в ладонь сел его золотой артефактный монокль.
Монокль свернул прозрачные, как у насекомого, крылышки и замер. Это была необычная вещь. С ее помощью Семен мог наблюдать, за кем или чем угодно на расстоянии.
— Колонна в лесу, — проговорил он, — лети и смотри, — закончил магической формулой.
Монокль снова развернул крылышки и зажужжал. Оторвавшись от кожи, он быстро, словно муха, унесся обратно в окошко.
* * *
Темнота была глубокой. Почти такой же глубокой, как и “нигде”, в котором обитала Катя. Правда, тьма быстро кончилась. И за ней находилась серость. Такая, какая бывает перед восходом солнца.
Я оказался в полутемном месте, очень напоминающем катакомбы или какой-то тюремный острог старого замка. Не очень широкий коридор вел вперед и упирался в стену. Там, на высоте метров трех, зияло небольшое замковое окно, укрепленное стальной решеткой. Сквозь окно виднелось светлеющее небо.
Я быстро сориентировался в ситуации. Стал напряжен и внимателен. Пытался уловить каждый звук. Любое движение. Фонарик не включал, а подождал, пока глаза привыкнут к отсутствию нормального света.
По обе стороны коридора я видел входы в помещения. Это были темницы. Все они были защищены железными прутьями. И все открыты.
Когда я осмотрелся, то шагнул вперед и замер. Потому что обнаружил кошачий ошейник, зажатым у себя в кулаке. Не удивившись, я спрятал его в карман и нащупал там колбу с жижей. Она была на месте.
Тогда я извлек проводник и зашагал вперед. Шел медленно, чутко прислушиваясь и напрягая зрение.
— Лена? — раздался из левой ближней темницы слабый голос, — Лена, это ты?
Я не ответил, немного ускорил шаг. Когда заглянул внутрь, увидел там
Истерзанного мужчину. Он, одетый в какие-то лохмотья, был прикован к стене кандалами. По характерному, темно-зеленому цвету металла, я понял, что оковы антимагические.
— Где… где Лена, где моя сестра? — еле слышно произнес мужчина.
Лицо парня залила кровь. Губы лопнули от ударов. На лбу и скулах виднелись гематомы и ссадины.
— Олег Петрин? — холодно спросил я.
— Да! Да! — как-то сразу обрадовался мужчина, — я Олег! Где моя сестра, она в безопасности?
Пленник тут же оживился, стал ерзать у стены.
— В безопасности.
— Ты пришел освободить меня? — всхлипнул Олег.
Я внимательно прислушался. На мгновение мне показалось, что я слышал еще чей-то голос. Слабый стон.
— Незнакомец? — позвал Олег, — ты освободишь меня?
— Тихо, — строго сказал я и прислушался снова.
Звука не повторилось. Я решил, что мне показалось.
— Ты тут один?
— Сейчас да, — он закивал, — но… но Бояринов, этот подонок возвращается и мучиет меня, — он кивнул на свою голую грудь. Я опустился и посмотрел на раны парня. На левой грудной мышце, прямо над сердцем, было вырезано слово “месть”, — он настоящая мразь. Он перехитрил меня! — с трудом сглотнул Олег, — я так глуп, что думал, будто умнее!
Я не ответил. Поджал губы.
— Ну же! Освободи меня!
Задумавшись, я тронул кандалы, подергал их. Осмотрел застегнутые на запястьях Олега браслеты.
Петрин при этом обеспокоенно посмотрел на меня.
— Я освобожу, — проговорил я, — но сначала хочу осмотреть слизистую твоей нижней губы.
Олег занервничал, посмотрел на меня как-то недружелюбно.
— Не веришь мне да? — сглотнул он, — ну что ж… Посмотри.
С холодным выражением лица я потянулся к губам Олега, чтобы проверить, нет ли внутри татуировки, о которой рассказывал мне когда-то Хлодвиг Пушкин.
Как я и предполагал, он не выдержал. Оскалившись, пленник дернул рукой так, что цепи кандалов тут же порвались. В следующее мгновение, толкнул меня освободившейся рукой.
Толчок оказался магический. Его конечность приобрела красный цвет и ее окутала такая же красная аура. Меня отбросило назад, и я с лязгом ударился в решетку темницы.
— А ты сообразительный, Павел Замятин, — он порвал кандалы на второй руке, освободился и встал.
