—Потому что я пытался воспитать в тебе те качества, которых мне в молодости не хватало.
—Таким образом?— усмехаюсь я, упирая локти в колени.— Рыча и вынося мозг каждый раз, когда я оступался, серьезно? Херовый метод, пап.
—Согласен, не особо сладкий, но зато посмотри на себя,— поворачивается ко мне отец, и неожиданно его губы трогает улыбка, а вокруг глаз разбегаются морщинки.
—Что?
—У тебя в двадцать шесть лет успешная карьера и любимая девушка. Ты твердо стоишь на ногах и знаешь, чего хочешь от жизни. Ты в свои годы уже состоялся, Макс! Мне в таком же возрасте пришлось через такие тернии пробираться… я не хочу, чтобы у тебя была хоть капля тех проблем, которые были у меня. А все просто потому, что у меня не было того человека рядом, который вовремя дал бы мне хороший подзатыльник!— выдает как на духу отец, все еще не сводя с меня своих внимательных глаз. Зато вот я не выдерживаю и отворачиваюсь, уставившись в пол.
Сколько я раз уже это слышал: ради твоего блага. Упрямство и гордость мои не дают признать очевидного.
—Я просто хотел услышать элементарное: молодец, сын. Хоть раз! Хоть вскользь. Столько лет, бать,— говорю, а у самого голос начинает дрожать, срываясь. Как в каком-то бешеном калейдоскопе с цветными картинками проносится чуть ли не вся жизнь перед глазами: школа, универ, первые матчи, первые соревнования, первые медали… — Хоть раз! Ты понимаешь, как я всю жизнь тянулся, прыгал выше своей головы, только чтобы заслужить от тебя похвалу? Понимаешь, как дерьмово мне было, когда в очередной раз я слышал: хорошо, но можно было и лучше. Что за…?— выдаю и замолкаю, поджав губы. Глаза начинает щипать. Проклятье! Будто туда мешок песка высыпали. Вот тебе и разговор по душам. Мне ее — душу эту — второй раз за день просто наизнанку вывернули. Внутри собирается болезненно-ноющая пустота, которая засасывает все глубже и глубже в свое внутреннее болото комплексов.
Идеальный Максим Стельмах. Да никогда я не был идеальным! За своей популярностью и смазливой рожей, меняя девчонок, как перчатки, я просто-напросто убегал от внутренней пустоты и проблем, которые с каждым годом все копились и копились, а невысказанных слов становилось все больше и больше. Ситуация с Виолеттой стала просто последней каплей. Это был предел.
Я поднимаюсь на ноги не в силах и дальше сидеть на месте просто так. Уперев руки в бока, прохаживаюсь вдоль пары гребаных квадратных метров, на которых умещается эта подсобка.
Тошно. Что же так тошно-то, а?
—Макс,— нарушает установившуюся тишину отец. Зовет, но я не слышу. Не слушаю. Я, как всегда, моментально отгородился, защищая свой внутренний баланс, которого в этих вечных качелях так тяжело пришлось достигать. В ушах гул, а в висках стучит пульс. Запредельный. Такой, словно я только что стометровку отмотал.
—Элементарного, пап,— говорю, останавливаясь и потирая переносицу, всего на мгновения закрывая глаза.— Я безумно благодарен тебе за ту жизнь, что у меня есть! Но, твою мать!
—Я знаю, что я далеко не идеальный отец, Макс,— поднимается следом на ноги батя.— И знаю, что должен был говорить тебя это чаще!
Пауза.
Отец резко замолкает, обрубая фразу, и смотрит на меня в упор.
Я слышу вздох.
Поворачиваюсь и смотрю на родителя, который ссутулив спину, словно на него навалился весь груз этого мира, с трудом продирая голос, говорит:
—Я горжусь тобой, Макс,— твердо. Уверенно. Ни голос, ни взгляд, ни сам он не дрогнул. Несгибаемый Артем Стельмах.— И всегда гордился.
Я не знаю, что сказать. Я в полной растерянности. Не то что говорить, тут даже дышать удается с трудом. Но вот взгляда не отвожу. Смотрю в родные глаза родного человека, понимая, как же все-таки крестный прав! Для нас родители — все, а мы для них — еще больше.
—Клянусь, сын, я видел каждый твой матч!— делает шаг ко мне батя, сжимая твердой рукой плечо.— Каждую игру, даже если не мог приехать или был на другом конце мира. Утром, вечером, ночью — я не пропустил ни одного! Знаю каждую твою победу, начиная с детского сада и каких-то дурацких конкурсов за конфеты,— смеется отец, а я и сам не могу сдержать смешок.— Я искренне прошу у тебя прощения за то, что пытался сделать из тебя идеального ребенка. Дурак. Но от этого я никогда в жизни не любил тебя меньше, слышишь?— говорит папа, обхватывая своими широкими ладонями мое лицо, и заглядывает в глаза, моментально, одним жестом перенося меня лет так на двадцать в прошлое. И я не знаю, можно ли разговаривать взглядом, но в данный момент его глаза сказали мне гораздо больше, чем слова. Сердце защемило, а руки затряслись.
Нас с детства учат, что мужчины не плачут. Ни хера подобного. У всех у нас есть слабости и раны, которые периодически кровоточат. Мои отношения с отцом всегда были для меня особой “болью”, и сейчас… кажется, эта “болячка” начала затягиваться.
—Я люблю тебя, сын,— говорит отец, обнимает, притягивая к себе, в свои крепкие и надежные объятия. В свои руки, в которых я снова могу почувствовать себя тем самым шкодливым мелким пацаном, который бомбил его кабинет и таскал важные документы.— Прости, дурака,— слышу по тону, что отец улыбается, похлопывая меня по спине.
—Я тоже люблю тебя, пап. И ты меня прости,— обнимаю в ответ.
Может ли в этом мире быть что-то еще круче и искренней, чем вот этот жест между отцом и сыном? Не знаю. И сколько по времени длятся наши “примирительные объятия”, тоже затрудняюсь сказать, но, в конечном счете, понимаю, что уже даже и не хочется выпороть вредину за ее гениальный план. Кто знает, как скоро мы с отцом сами бы решились на такой разговор!
—А теперь давай-ка вернемся к тому вечеру в клубе и уроду, который нарисовался вчера на приеме,— немного погодя говорит отец, когда мы оба усаживаемся обратно на ступеньки.— Будь добр, расскажи мне все, как есть. От и до. Без увиливаний, Макс.
Вздохнул, сжал руки в замок и начал. С самого начала. Не знаю, сколько и чего вредина поведала, очевидно, она это сделала, пока я общался с ее отцом, а значит, рассказ вышел вкратце, но когда я закончил, батя буквально рвал и метал. Ходил из угла в угол и сжимал от злости свои внушительные кулаки, которые, кажется, вот-вот полетят в стену.
—Поверь, я был не в меньшем бешенстве,— говорю, подводя итог.
—Я этого сученыша просто так не оставлю. Ему это с рук не сойдет!— рычит отец сквозь стиснутые зубы.— Это статья, Макс!
—Статья,— киваю, подтверждая.— И у меня есть все доказательства, начиная записями с камер и заканчивая выпиской от врача. Но проблема в том, что я думал, этот рыжеволосый гаденыш урок усвоил, но очевидно, ни хрена подобного, раз рискнул появиться вчера на приеме.
—И появился он не просто так, это была провокация.
—Да, кстати,— набрав побольше воздуха в легкие, говорю,— спасибо. Что прикрыл перед клубом и прессой.
—Ерунда. Нам теперь надо разобраться с этой семейкой.
—Бать, Летта боится, что об этом узнает Гай с Кати.
