—Да. У меня… очень чувствительная грудь. И соски. Я и так уже еле держусь, еще чуть-чуть и…
—Офигеть…— выдохнул ей в висок. А потом отстранился.— Живо снимай с себя все! Я хочу это проверить.
Все она не сняла — на Кире остались простые белые шортики. И ему почему-то было дико приятно видеть такое скромное белье на ней. Не хотела радовать Козикова. А самому Максу любые трусы на Кире в кайф. Лишь бы снять их быстрее. Но пока оставил на месте. Как и свои.
А потом они, наконец-то, оказались на кровати — как ее бухарство и требовало. И там, в постели, капризное, ехидное и взбалмошное ханство окончательно превратилось в нежную и страстную деву. Она металась и всхлипывала, вздрагивала и стонала под его прикосновениями и поцелуями. Была офигенно, охренительно искренней и настоящей в своем наслаждении. И слишком поздно Макс вспомнил о предупреждении. Заигрался. Увлекся. Совсем низкий, горловой стон, ее лопатки отрываются от матраса. Он еще успевает скользнуть ладонью вниз по животу и прижать пальцы к влажному хлопку. Прижать раз, другой. А потом Кира резко вздрагивает, заваливается на бок, подтягивая колени к животу и прижимая обеими руками его ладонь под аккомпанемент тихого: «Чееерт…». А там под ладонью бьется — горячо и ритмично. В комнате слышится восхищенное: «Вау…», сказанное мужским голосом. И позже, когдаКира перестает дрожать, Макс прижимает ее к себе — крепко и плотно. И шепчет куда-то во влажный висок.
—Вот я знал. Я знал, блин!
—Что… Ты… Знал?— дыхание еще не восстановилось.
—Что под всеми этими твоими колючками и ехидством ты именно такая.
—Какая?
—Огонь, Кирюша, огонь…— выдохнул Макс довольно.— Ты — самый настоящий огонь. Такая горячая, сладкая и… и нежная девочка. Жар-птица ты моя…
Ей хочется улыбаться. Смеяться. И быть горячей и сладкой — для него.
—Да ты еще и не распробовал толком,— поворачивается лицом, по-хозяйски закидывает ногу ему на бедро.— Мы еще даже не начали по-настоящему, шановный.
—Не пытайся даже,— в его голосе слышна мягкая усмешка.— Не включай прежнюю Киру. Я видел, как ты кончаешь. Все, смирись. Я знаю, какая ты настоящая.
—Ничего ты не знаешь…— мурлыкнула она ему на ухо.— Этот оргазм не считается.
—Как это?
—А вот так!— Кира без предупреждения скользнула ладошкой под резинку его боксеров. Макс охнул.— Тебя внутри меня не было. Положение «вне игры». Оргазм не засчитан. Я требую…— она двинула ладонью вверх и вниз по захваченному трофею,— Я требую…
—Дань за двенадцать лет?— едва выдохнул он.
—Продолжения банкета!
—Как скажешь!— прохрипел Макс. А потом решительно убрал от себя Кирины руки. Затем так же решительно смел свое и ее белье, прошелестел фольгой — и все это в рекордно короткие сроки.— Банкет — так банкет. Сейчас будет…— двинув бедрами.— Десерт!
Она оказалась узкой. Очень узкой. Но входить в нее было легко — так гладко и влажно было внутри. Так легко, что он провалился в нее до упора — и, кажется, в одно мгновение.
Послышался вздох — тоже восхищенный, но уже женский. Ее икры тут же оказались на его пояснице, пальцы — на шее, Кира чуть выгнулась под ним, прижимаясь плотнее. И — они совпали. Совпали изгибы ее ног и выемки на его спине. Идеально легли пальцы на затылок. Она так прижалась к нему, что там тоже все совпало до миллиметра. Между ними не осталось ни молекулы воздуха. Они совпали везде.
Так случилось с ним впервые. Когда секс перестал быть механическим процессом, в котором участвуют два дела, и целью которого является стимуляция эрогенных зон. Хрена там. Не было двух тел. Вообще не было двух. Перестали существовать Он и Она. Не стало Макса и Киры. Они стали единым целым. Чем-то третьим. И, что самое удивительное, этот приход накрыл его на абсолютно трезвую голову. Из всех сильнодействующих наркотических веществ — только она. Кира.
—Максимка…— выдохнула она.— Двигаться надо, ты в курсе?
Он показал ей, что в курсе. Как можно двигать языком во рту. И в другом ее месте — таком же нежном и влажном — он тоже начал двигаться. Еще как. Движения вперед и назад. И все равно, каждое движение — вперед. Вперед, глубже, дальше. Куда-то туда, где он, как ему теперь казалось, еще никогда не был. Никогда и ни с кем. Максу почему-то вспомнилась дурацкая романтическая хрень, что рассказывала Яночка — про красную нить, которая, по мнению японцев, связывает за мизинцы двух предназначенных друг для друга людей. Красная нить, мизинцы. Ну-ну. А сейчас эти ритмичные движения — словно стрекот швейной машинки. Той самой, на которой шьют полотна судеб какие-то ответственные за это мифические или не очень существа. И сейчас, с каждым движением двух людей навстречу друг другу их словно пришивало. Стежок за стежком. Прошивало насквозь. Гребанной красной нитью. Стежки красной нити, делающие из них нечто единое.
Эти мысли… если этот бред, конечно, можно назвать мыслями — были последним чем-то более-менее связным в его голове, прежде чем Макса унесло окончательно. Туда, где не было уже ни слов, ни мыслей. А только наслаждение — в каждом движении, в каждом звуке.
Она сто раз представляла это. Да что там — она мечтала об этом. Последние месяцы. Презирала себя за то, что представляет себе, как она занимается сексом с этим вредным, непонятным и непостоянным МАлышем. И поэтому заставляла себя думать, что такие, как он, занимаются сексом по регламенту. В строго определенном порядке. В заранее оговоренной позе. Четко расписанное регламентом количество минут. Так ей было легче выносить это свое помешательство им. Зато теперь… теперь вся эта концепция трещала по швам.
Он оказался взрывной, жадный, непредсказуемый. И реально «секси» — банально, пошло, но иначе не скажешь. Максу МАлышу в постели явно было плевать на условности и правила. Он оказался совершенно первобытным каким-то, лишенным стыда и предрассудков. Каждое его движение вопило о том, как и чего он хочет. Откровенный и горячий. Чистый секс под такой приличной упаковкой.
Как он ее целовал — не давая ни малейшей возможности не ответить ему. Как он терся об нее — откровенно и бесстыдно демонстрируя всю степень своего возбуждения и желания. Увлекая ее за собой в омут этой безбашенной страсти. Как он ласкал ее, взяв на руки — Кира даже подумать не могла, что бывает так. И что он на это способен. Как неожиданно и легко, словно делал это много раз, он довел ее до разрядки — собственное тело отдалось в его руки безоглядно, пока сама Кира пребывала в шоке от такого Макса. И теперь, апофеозом — ЭТО.
Как он пахнет. Из-под горько-мятного парфюма пробивался запах разгоряченного мужского тела — пота, адреналина, тестостерона. Макс уже чуть-чуть, самую капельку колючий — и когда его щека слегка царапает ее, наслаждение почему-то становится еще острее. Хриплое дыхание и редкие, сквозь зубы, стоны — только одно это уже способно завести дальше некуда. И плечи у него именно такие, как ей показалось тогда, когда не совсем трезвая они ими любовалась. Гладкие, чуть влажные. Широкие — такие, что за них можно держаться. Надежные. И внутри нее он большой и твердый. Такой, каким должен быть настоящий мужчина. И еще почему-то под каждое движение она чувствует, как касается ее лобка и трется об него растительность в его паху — жесткие волосы к нежной влажной коже, но это все равно — ласка. Большой, твердый, местами жесткий и колючий, откровенно ритмичный, жарко дышащий и охренительно пахнущий. Чертов идеальный архитектор.
